Оазис (СИ) - Сагирова Елизавета

– Не вы, а ты. Разрешу. Выступай на здоровье, если тебе нравится, – Доннел опять направился к двери, но я вспомнила ещё кое-что, не дававшее мне покоя с нашей первой встречи.

– Су… Ральф! А можно ещё спросить?

На этот раз он облокотился о косяк, всем своим видом выражая внимание и терпение.

– Спрашивай.

– Вы… ты ведь с Запада, правда?

Он как будто с досадой шевельнул плечами, но ответил дружелюбно:

– Оттуда. Если хочешь спросить про мой великолепный русский, то мои родители – москвичи. Одни из немногих, у кого хватило ума понять, к чему идёт дело, и сбежать за границу, пока не упал железный занавес. Ещё до моего рождения. А теперь ложись спать, успеем ещё наговориться.

Ральф ушёл, а я осталась сидеть в кресле, глядя на закрывшуюся дверь и пробуя на вкус только что прозвучавшие слова:

"хватило ума понять, к чему идёт дело"

"сбежать за границу"

В душе опять защемило. Я бы не смогла объяснить почему, но произнося это, Ральф снова неуловимо напомнил мне Дэна. Напомнил так, будто я заглянула в будущее и увидела своего друга, ставшего взрослым.

С той минуты, когда я свернулась под одеялом и мгновенно уснула в номере улучшенный стандарт самого дорого отеля Оазиса, время снова рвануло вперёд, потекло ровно и почти без происшествий. Отмеряя новый виток моей жизни, в которой теперь был Ральф.

Ральф показывался на острове так же часто, как Яринкин Ян: почти каждую неделю. Все эти дни я проводила с ним, отвлекаясь только на выступления в ресторане. Вместе нам было легко и просто. Может быть, потому, что я исчерпала все запасы своей стыдливости в сумасшедшую ночь и не менее сумасшедшее утро, когда впервые заявилась к нему, умудрившись предстать в самом неприглядном виде. После этого чего-либо стесняться уже не получалось. Даже наша первая близость прошла для меня без особых эмоций. Тем более, что произошло это не сразу.

Мои месячные, нагрянувшие так некстати, продлились четыре дня, и всё это время я чувствовала себя вялой и разбитой. Дни проводила с Ральфом, а на ночь, когда к нему наверняка приходили Галя, Алла или кто-нибудь не менее грудастый, возвращалась в наш домик, к Яринке. Яринка очень помогла мне отнестись легче к моему, как я думала, несмываемому позору. Она так хохотала, слушая про выпитый коньяк, выставленную вон Галю и весьма неординарно разбуженного поутру Ральфа, что я тоже начала улыбаться и, в конце концов, решила, что ничего ужасного не произошло.

Когда мои, как называла их Агафья, критические дни подошли к концу и я почувствовала себя лучше, Ральф узнал об этом первый. Я слишком хорошо помнила слова Яринки о том, что здесь с нами в любой момент может случиться всё что угодно, и сама попросила у него разрешения прийти на ночь. Ральф кивнул и провёл тыльной стороной ладони по моей щеке, по правой щеке с сосновой лапкой, словно попытался разгладить прячущийся под ней шрам. Он нечасто ко мне прикасался. Мог разве что приобнять за плечи, убрать за ухо непослушную прядь волос или легко поцеловать в губы, прощаясь до следующего утра.

Но всё изменилось после того, как я впервые легла с ним в постель, легла не как упившееся до беспамятства тело, но как женщина. Точнее, как та, кому ещё только предстояло стать ею. Яринка и здесь оказалась права: объятия и поцелуи были приятны. Мне понравилось, как руки Ральфа обтекали моё тело, повторяя его изгибы, поглаживая и сдавливая. Понравилось и скольжение горячего языка по коже, неторопливые влажные поцелуи, которыми он покрывал меня с ног до головы, в самых сокровенных местах. Мне не с кем было сравнивать, но, помня рассказы соседок о том, как торопливо и грубо подчас обращаются с ними другие гости, я могла сделать вывод, что мне и здесь повезло.

Больно было, но не очень. Не сравнить с розгами и уж тем более не сравнить с рвущими тело собачьими клыками. Я даже не пикнула, только задержала дыхание. Хуже оказались последующие минуты. Боль ослабла, но не прошла; кроме этого, мне сразу стало тяжело и очень жарко под навалившимся мужским телом, а мышцы бёдер и спины остро заныли от напряжения и непривычной позы.

Но всё это стоило того облегчения, которое я испытала, когда Ральф шумно выдохнул и, на миг судорожно скомкав в кулаке мои волосы, наконец отстранился. Мне думалось, что теперь самое плохое позади, и дальше всё станет пусть не замечательно, но нормально.

К сожалению, это оказалась не совсем так. В последующие наши ночи с Ральфом боль упрямо возвращалась, хоть и не такая яркая. Дискомфорт, тяжесть, ощущение того, что он слишком велик для меня, тоже остались. Но я научилась с этим мириться, научилась даже получать что-то вроде морального удовлетворения от своей нужности этому мужчине, такому сильному и взрослому, с далёкого желанного Запада.

Ральф видел, что я не в восторге от нашей близости, и объяснил это тем, что девочки моего возраста не получают от секса того же, что девушки постарше, что у меня пока просто другой гормональный фон, но в будущем всё изменится. И мне даже в голову не пришло пожаловаться на то, что он делает мне больно. Я уже достаточно времени провела в Оазисе, прониклась его нравами и твёрдо усвоила: кто платит, тот и заказывает музыку. Ральф мой хозяин, он меня купил, и он в своём праве поступать, как считает нужным. Моё отношение к Доннелу от этого факта никак не менялось. А отношение это характеризовалось, пожалуй, одном словом: благодарность.

Я была благодарна Ральфу, начиная с нашей первой встречи, когда он согласился спасти меня от ужасного Ховрина. Я была благодарна ему за то, что возился со мной пьяной, спасая от отравления. А утром помог разобраться в том, что происходит с моим организмом, и не обиделся на предъявленное ему глупое обвинение. Я испытывала бесконечную благодарность за те внимание и заботу, что Ральф уделял мне каждый раз, появляясь на острове.

Наше общение не ограничивалось постельными утехами. Доннел посылал за мной сразу по приезду, невзирая на время суток. И я бежала, бросая всё, не потому, что слово господина – закон, а искренне желая его увидеть. Он никогда не появлялся с пустыми руками: привозил для меня то нарядную вещицу, то набор пастели для рисования, то разноцветные нотные тетради, то глянцевый самоучитель английского языка. Но не это заставляло меня ждать его появления, как праздника. Ральф сумел стать мне близким человеком, пусть не любимым, но тем, кому я могла доверять целиком и полностью, и который знал обо мне всё. Его по-настоящему интересовала моя жизнь до появления в Оазисе, мои мысли и чувства, и я охотно доверяла их ему. Мы подолгу разговаривали, уединившись в номере, или на крыше Айсберга за одним из столиков. Он расспрашивал меня о жизни в тайге, о приюте, о нашем с Яринкой побеге оттуда и последующих скитаниях. Хвалил за смелость и находчивость, журил за неосторожность, сочувствовал утратам, вслух размышлял о причинах и следствиях тех или иных событий. С ним я могла не бояться осуждения, рассказывая о таких поступках, за которые заслужила бы укоризненные взгляды даже от соседок по номеру, которые сами были далеко не безгрешны. Напротив, Ральф задорно смеялся, слушая о пририсованных Иисусу недостающих частях тела или о поджоге церкви.

Единственное, что осталось Ральфу неизвестным, – моя мечта убежать на Запад. Её я утаила, боясь, что такое признание Ральф может принять за намёк на то, что он, как выходец с Запада, должен мне помочь. И подумать, будто я с самого начала держала в уме только это. Что именно за этим подошла к нему в первый раз, а другие причины были лишь предлогом. Допустить такого я не могла: мнение Ральфа день за днём становилось определяющей ценностью в моей жизни.

При этом меня совершенно не смущало то, что про самого Ральфа я почти ничегошеньки не знала. Не знала даже, как называется страна, из которой он приезжает, и каким образом это возможно при железном-то занавесе. Не знала, зачем, по каким делам он так часто бывает на Руси: наверняка ведь не только затем, чтобы отдохнуть в Оазисе. Чем занимается, как зарабатывает на жизнь явно немаленькие деньги, раз сумел заплатить за меня впечатляющую даже по местным меркам сумму и оставить с носом Ховрина, считающегося одним из самых дорогих завсегдатаев острова.