Лиля Брик. Жизнь и судьба - Аркадий Ваксберг

Так ли уж, впрочем, важно, как именно произошло знакомство Лили и Примакова? Произошло, действительно, летом 1930 года, это все, что в рассказанном слухе соответствует истине. Находиться во вдовьем состоянии сколько-нибудь долго Лиля, разумеется, не могла. Имя этого военачальника, «героя гражданской войны», прославленного командира «червонного» казачества то гремело на всю страну, то вдруг полностью исчезало со страниц советской печати. Объяснялось это его таинственными перемещениями в пространстве для выполнения специальных (как любили в Советском Союзе это патетичное и загадочное словечко!) заданий «партии и правительства» .

В 1925—1926 годах по личной просьбе Сунь Ят-сена Примакова отправили в Северный Китай военным советником маршала Фэн Юй-сяна (таким же советником маршала Чан Кайши на Юге служил Василий Блюхер). В Китае он сдружился с другим «советником», занимавшим формально пост профессора литературы Пекинского университета, Сергеем Третьяковым, драматургом и эссеистом, приятелем Бриков и Маяковского (он-то, наверно, и познакомил Примакова с Лилей), который на материале своих впечатлений от пребывания в этой стране написал очень популярную тогда в Советском Союзе пьесу «Рычи, Китай!».

В сентябре 1927 года Примакова послали в Афганистан (уже и тогда там шла жестокая междуусобная война, Кремлю непременно надо было на ней нагреть руки). Став формально военным атташе в Афганистане, Примаков неформально служил советником афганского эмира в его борьбе с мятежником Бачаи-Сакао, таджиком по национальности и бандитом по своей сути, который, захватив Кабул, несколько месяцев там заправлял под именем эмира Хабибулы Гази.

Военный атташе Примаков чудесным образом превратился в афганца Рагиб-бея и с отрядом псевдоафганцев (советских солдат среднеазиатского происхождения) овладел столицей Северного Афганистана Мазари-Шариф. Запросив шифровкой в Ташкенте эскадрон головорезов («свежие подкрепления»), он продолжил наступление на Кабул.

Но тут центральное афганское правительство, поняв, какова реальная цель «бескорыстной братской помощи» северного соседа, потребовало от Москвы отозвать лихого полководца обратно. За Примаковым прислали самолет, доставивший его прямо в Москву, наступление продолжалось без него и окончилось полным провалом. Бачаи-Сакао повесили в Кабуле без его участия, и никто толком не знает, был ли этот бандит действительно противником наступавших головорезов Примакова или, напротив, их тайным союзником.

Пробыв недолгое время (с мая 1929 года) военным атташе в Японии, Примаков вернулся в Москву в июле или августе 1930-го, и тут, надо полагать, произошла встреча с Лилей, быстро завершившаяся ее очередным гражданским браком. Во всяком случае, из собранных по крупицам мемуарных свидетельств можно заключить, что еще до своего отъезда в Свердловск, к новому месту службы (Примакова назначили командиром и комиссаром 13-го стрелкового корпуса), то есть до сентября 1930 года, он пребывал в квартире в Гендриковом уже не в качестве гостя.

Именно сюда пришел на встречу с Примаковым его бывший адъютант Илья Дубинский, с суеверным и почтительным страхом отметивший, что беседа идет в кабинете Маяковского, возле стола, за которым тот работал, а сидят они на диване, где покоилось тело поэта, перевезенное сюда днем 14 апреля с Лубянского проезда...

Примаков был на шесть лет моложе Лили — разница, по ее критериям, ничтожная. За его плечами уже была трагически счастливая женитьба на дочери классика украинской литературы Михаила Коцюбинского и сестре главнокомандующего войсками советской Украины Юрия Коцюбинского Оксане, умершей во время родов вместе с новорожденным сыном. В последующие годы судьба подарила ему еще двоих детей. Лиля нашла в нем не только «настоящего мужчину», не только «пламенного революционера» с богатой романтической биографией, но и незаурядного литератора, автора стихов, новелл, трех книг очерков о зарубежных его авантюрах, причем одна, про Японию, издана под псевдонимом Витмар (Виталий Маркович!), другая — про Китай — под псевдонимом лейтенант Генри Аллен.

О советском участии в китайских боях упоминать было запрещено, так что в силу одного уже этого книга, при несомненной даровитости исполнения, была ложью от начала и до конца. Но все равно Примаков оказался человеком, причастным к литературе, — для Лили это имело большое значение. Еще большее, возможно, значение имело то, что одно из стихотворений Примакова даже стало популярной песней: «На степях на широких, на курганах высоких, / У бескрайнего синего моря / Много крови пролито, / Много смелых убито, / Не стерпевших народного горя».

С того момента, как в жизнь Лили вошел Примаков, все ее амурные истории прекратились. Ни одного романчика, ни одного любовного приключения у нес больше не будет. Возраст этому уж никак не был помехой: она сошлась с Примаковым, еще не достигнув и сорока. Просто Примаков — не Маяковский и не Брик: никаких приключений он не потерпел бы, а союзом с ним Лиля действительно дорожила. И никакой теоретической базы под свободу любви она больше не подводила — за отсутствием потребности в самой этой свободе.

Стало быть, все любовные истории, так шокировавшие ее современников и неотделимые от ее биографии, вовсе не были Лилиной сущностью, а всего лишь образом жизни, притом в определенных условиях и при определенных спутниках — Маяковском и Брике. Похоже, ее неуемная потребность в коллекционировании незаурядных людей своего времени сопрягалась не столько с реальной опасностью, сколько с боязнью кого-либо упустить (как ни странно, но это — своеобразная форма неосознанного комплекса неполноценности!). Гарантию же прочности уз, в ее представлении, могла дать только постель, без которой даже очевидный успех не считался подлинной победой...

Никогда ни за кем не следовавшая, а, напротив, вынуждавшая следовать за собой своих мужчин, Лиля полностью подчинила жизнь Примакову, покойно отправляясь за ним в провинциальное «изгнание», как и подобало во все времена генеральской жене. Пока он был в Свердловске, там же пребывал.1 ii она, довольствуясь информацией о бурной московской жизни из Осиных писем.

«Не думай, что здесь, в Москве, веселей, — утешал ее Осип в ответ на жалобы про свердловскую скуку. — <...> Все люди стали ужасно скучные, не с кем слово сказать,..» Впрочем, возможно, это не были только слова утешения: с уходом Маяковского не столько сама литературная жизнь, сколько жизнь их привычного круга заметно потускнела.

После Свердловска местом пребывания Примакова на короткое время стала Казань— Лиля ездила и туда. В феврале 1932 года его перевели в Ростов-на-Дону, назначив заместителем командующего Северо-Кавказским военным округом. Лиля снова последовала за ним. Здесь ее настигла телеграмма от Осипа: «Киса! 20 лет прошло, как Mase венчал нас. Жили очень хорошо. Хоть начни сначала!» В буре прошедших лет она успела забыть об этой дате, уже ничего, в сущности, не означавшей. А Осип помнил...