Заколдованные леса - Тутуола Амос

Краткость — сестра мудрости, дорогие слушатели, и, чтобы не быть многословным, скажу вам сразу же, что Кэко немедленно собрал свое имущество и отправился со мною в путь.

А по обычаям духов Глухоманного леса, будущие супруги должны прожить вместе семь лет, и только потом разрешается им отпраздновать свадьбу. За семь лет они обзаводятся детьми и неспешно привыкают друг к другу, а после этого, если им удалось наладить согласную жизнь, у них совершается Истинная, как говорят в Глухоманном лесу, Свадьба. Если же согласная жизнь им не удается, они мирно расходятся, и мужчина ищет новую жену, а женщина готовит себя для служения другому мужчине. Именно к Истинной Свадьбе и вырядился Кэко, когда я повстречал его на лесной опушке в одежде из пальмовых листьев, ибо он прожил со своею духевой ровно семь лет. И меня очень удивило, что, собираясь уходить, он даже не оповестил об этом жену, хотя бы пока еще и не совсем истинную, — такой поступок показался мне странным и недостойным великого охотника.

А когда жена Кэко все же узнала, что он уходит, она бросилась за нами вдогонку и, настигши нас, опустилась перед мужем на колени, прильнула к его ногам и воскликнула:

— Что случилось, о супруг мой? Чем прогневила я тебя? Каким отпугнула оскорблением? Из-за чего решил ты уйти, безжалостно бросив меня? Разве изменила я тебе? Разве любовь моя остыла? Разве слышал ты хоть раз, что я недостойно веду себя на людях? Разве отвечала я тебе когда-нибудь грубо? Транжирила твое достояние? Раздражала тебя? Объясни мне, в чем ты видишь мою вину! Разве плохо заботилась я о тебе? Или плохо служила гостям твоим? Или была нерадивой хозяйкой? Тщеславилась или гордилась перед тобой? Не помогала тебе в работе? Скажи, о, скажи мне, на что ты разгневался, мой любимый супруг, защитник и повелитель!

Кэко не оставил ее вопросы без ответа и, объясняя ей, в чем дело, сказал так: «Воистину, если жена умеет уберечься от всех тех оплошностей, о которых ты сейчас говорила, она не может разгневать мужа; а тебе, должен признаться, всегда удавалось уберечься от них; больше того, ты неповинна даже в опозданиях с обедами, чем грешат почти все жены на земле. Однако любому деянию предопределено свое время, и, когда суждено грянуть грому, он обязательно грянет. В сумерках задремывают на деревьях листья, во тьме ночной хищники отправляются за добычей, а в назначенный час, или когда мне нужно, я ухожу, и никто не может удержать меня. Поэтому иди своею дорогой, женщина, а я пойду своей. Если ты встретишь достойного мужчину, становись его женой, ибо на меня тебе рассчитывать не приходится — я был здесь временным гостем, и теперь мне пора послужить своей стране, — прощай, женщина, и да сопутствует тебе в жизни удача!»

Выслушав слова Кэко, его жена разрыдалась и опять обратилась к нему с мольбой остаться, однако он сунул меч в ножны, взвалил на плечо дубину и торопливо зашагал по дороге, словно чиновник, опаздывающий на службу. Жена поняла, что ей не удержать его, и надрывно вскричала:

— Так вот, значит, чем отплачиваешь ты мне за доверчивость? Когда тебя охватила страсть, а меня даже не интересовало, есть ты на свете или нет, и я равнодушно отвергала тебя, ты улещивал меня медоточивыми речами, пока я не поверила, что нет мужчины лучше тебя. Я столь безоглядно доверилась тебе, что любовь моя, подобно хмелю, вскружила мне голову и завладела мною, словно неизлечимая болезнь. Меня тошнило от еды, когда ты был далеко, и мутило от воды, если я не видела тебя вблизи; мне бывало мучительно трудно расстаться с тобой, а расставшись и услышав потом твой голос, я бежала туда, откуда он доносился, и бродила рядом, покорно дожидаясь твоего внимания. Мои родители умерли, у меня нет ни сестер, ни братьев, а ты, зная, что заменил в сердце моем всех родичей, зная, что я не могу и шагу ступить без тебя, собираешься уйти, бросив меня на посмешище всем тварям лесным, которые будут с издевкою говорить мне: «Твоя уверенность была воистину непомерна. А что ты скажешь теперь?» Нет, Кэко, я не отпущу тебя… — с этими словами она обняла его колени. — Убей меня, и только тогда ты станешь свободным, да покарает тебя Создатель за горькие муки мои и безвременную смерть!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Наша задержка затягивалась, ибо неистовая женщина явно решила не отпускать Кэко, и он рассвирепел до полного безрассудства. Лицо его исказилось, он выхватил из ножен меч и прорычал: «Теперь-то я понимаю, сестра подлой смерти и мать злобного колдовства, почему древние говорили, что, пока на свете живет лиходей, он сживает со света добрых людей. Однако, прежде чем покарает меня Господь, я покараю тебя, змеиная дочь!» С этими словами Кэко рубанул жену мечом, и, почти распавшись на две части, она ткнулась лицом в землю, выкрикнула последний раз имя мужа и отправилась на тот свет. Ничего ужаснее я, пожалуй, не видывал: жена, уносящая в могилу имя убившего ее мужа, ужаснет кого угодно.

Кэко, впрочем, остался вполне спокоен, и мы двинулись к дому. Ночь нам обоим пришлось провести у меня, ибо своим домом Кэко еще не обзавелся, а наутро я встретился с королем, и мы определили, когда дружина охотников отправится в путь — на девятый день после нашей встречи.

Семь свободных дней мы превратили с Кэко в непрерывно длящийся праздник, ибо многие наши друзья-охотники вернулись из леса, и мы, конечно, навестили каждого; пальмовое вино лилось рекой, и всякий раз, когда разговор заходил о Кэко и его жене, друзья подшучивали над ним, говоря: «Убей-меня-муж-мой — не так ли звали жену твою, досточтимый Кэко?»

Неделя упорхнула в прошлое, словно стайка стремительных птиц, а на восьмой день мы прекратили празднество, хорошенько отдохнули, упаковали охотничье снаряжение и в девять часов легли спать, чтобы встать поутру как можно раньше. Превосходно выспавшись, мы поднялись на рассвете, позавтракали толченым ямсом и в половине девятого были уже у короля, который ждал нас, восседая на троне в парадном дворе; на короле была праздничная одежда, а вокруг трона стояла плотная толпа знатных горожан. Один или два охотника немного опоздали, но к десяти часам утра вся наша дружина уже была в сборе. О друзья мои! Недаром говорится, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — у меня не хватает слов для рассказа, когда я вспоминаю, как величаво, необычно и внушительно выглядела наша дружина! Под благоговейными взглядами провожающих выстроились перед королем охотники в походной одежде; на некоторых были брюки, кое-кто явился в набедренной повязке, но под охотничьим плащом у каждого висела на плече сумка для дичи, а ружья свои охотники заговорили от осечек и усилили их бой родовыми амулетами и магическими наговорами.

Обо всех охотниках нашей дружины рассказать невозможно, друзья, однако нескольких, самых опытных и отважных, я вам все-таки постараюсь представить. Их было семеро, считая и меня. Мы выстроились перед королем в одну шеренгу, и я буду описывать нас по порядку, начавши слева. Первым стоял Кэко-с-костяной-дубиной, но его историю вы уже знаете. Рядом возвышался Имодойе, мой дальний родственник со стороны матери. В десятилетнем возрасте его унес к себе Ураган, и семь долгих лет прожил Имодойе в жилище Урагана, питаясь исключительно сладким перцем. Он прекрасно владел магией, знал множество заклинательных наговоров, был опытен и умен, а его охотничья слава гремела по всему королевству. За эти качества ему и дали имя Имодойе, что значит Многоопытный Мудрец. Третьим в шеренге стоял я. Четвертым — Олохун-ийо, или Прекрасный. Не было на земле мужчины красивее, чем он, а в искусстве пения и барабанной музыки решительно никто не мог с ним соперничать. Когда он играл на барабане, воздух туманился от счастья и клубы тумана неистово плясали под переливчатые барабанные трели, а когда пел, с его губ вспархивали радужные кольца пламени; из мелодий же он почитал своими любимыми мелодии заклинаний. Пятым был Элегбеде-одо. Он родился в семье людей, однако вскормили его лесные звери, ибо он появился на свет с тремя глазами — два, как у всякого человека, впереди, а один сзади, на затылке, — и мать испугалась растить такого ребенка. Она отнесла его в лес и оставила на поляне, а после ее ухода мальчика подобрали бабуины и воспитали вместе со своими детенышами, так что он вырос удивительно крепким. Когда ему минуло пятнадцать лет, он вернулся к людям, однако нрав у него был невероятно буйный, ибо он во многом походил на своих приемных родителей, — поэтому-то горожане и дали ему имя Элегбеде-одо, в честь праотца бабуинов. Он поступил на службу к королю, и тот купил ему ружье, чтобы назначить его королевским охотником. Элегбеде-одо понимал язык зверей и птиц, а силой отличался львиной, и, если кто-нибудь наносил ему удар кулаком или даже пинал его ногой, он этого просто не замечал; да и железным прутом, даже если бы удар пришелся ему по голове, свалить его на землю было нелегко. Шестого в нашей шеренге звали Эфоийе, и пришел он к нам из чужих краев, когда услышал молву о походе охотников к Лангбодо; а до этого я ни разу его не встречал. Эфоийе был редкостно метким лучником, и, хотя его трудно было отличить от обычного человека, происходил он из рода птиц, так что на теле у него росли не волосы, а крохотные перья, и он тщательно выщипывал их, чтобы избежать насмешек; в одежде, впрочем, он решительно ничем не отличался по внешнему виду от человека. Да и крыльями своими Эфоийе пользовался очень редко — главным образом на охоте, когда ему грозила неминуемая гибель. Стрелы из его лука попадали в цель безошибочно, и, даже если зверь таился за кустами, он приказывал стреле настичь его, и та, выполняя приказ хозяина, отыскивала не только зверя, но и самое уязвимое место на теле его. И все же Эфоийе не всегда мог легко расправиться со своими противниками, ибо ему разрешалось выпустить лишь семь стрел в день — таково было условие Небесного Кузнеца Сокоти, который подарил когда-то лук его отцу; а если это условие не выполнялось, безудержный гнев Сокоти сокрушительно обрушивался на владельца лука. Седьмым среди нас был Арамада-окунрин, или Чудодей-навыворот, удивительный человек, неизменно замерзающий под палящими лучами солнца или даже в огне и страдающий от жары на морозе, ибо все у него в жизни шло наоборот обычному.