Потерянная заря - Наталия И. Новохатская

или год, но о нем опять спрашивали. О Сереге…

Я просто-таки обратилась в слух, но очень невовремя явилась сестра и принесла охапку запаянных в пластик больших шприцов, и остальное стало без разницы. Я представила себе, наверное, напрасно…

– Да не дергайтесь вы, дамочка, это моя работа, – высказался доктор не без досады. – Я вам лучше расскажу, а вы отвлечетесь. Вон у меня напарник-протезист, к нему пойдете позже, он в острые моменты анекдоты травит, один неприличнее другого, очень помогает, особенно, если матерные. Мне воспитание не позволяет, но я вас повеселю по-другому. Вот не помню, откуда у нас Серега взялся, и жена не помнит, но вы вроде интересовались. Так вот. Мы поговорили и забыли, а много позже к нам пришли по очереди двое мужиков. Им кто-то по соседству сказал, что мы с женой учились в одной школе с Серегой. Мужики наводили справки, к другим тоже ходили. Сначала пришел здоровенный бугай зверского вида, спрашивал, где Серега сейчас. То есть в то время. А они с матерью уехали на новую квартиру, я ничего не знал, и вам то же самое сказал. Мужик поспрашивал, извинился и пошел дальше. Но запомнился, потому что вид у него был просто караул, а речь очень даже приличная. И тогда я про вас вспомнил, но ему, понятно не сказал, да и не знал, где вас искать, телефон куда-то завалился с концами. И вот, не прошло и месяца после него, как явился другой…

Во время неспешного рассказа доктор производил некие тщательные процедуры, наверное, при помощи принесенного инструмента, глаза я так и не открыла.

– Тоже крупный малый, эдакий красавец-мужчина в белой бороде, интеллигент в третьем колене, расспросы вел свысока, – со вкусом говорил доктор, и я почти себя выдала, потому что ощутимо дернулась при описании, поняла, кто это был, а доктор забеспокоился. – Что, больно стало? Кивните, если так. Нет? Ну тогда сидите смирно и откройте рот шире, у вас раскрываемость почти никакая, работать трудно, но я справляюсь. Оно конечно, красиво, такой аккуратный ротик, но для нас – помеха.

И к моей досаде доктор начисто забыл, о чем повествовал, далее работал молчком, но без понимания, на чем споткнулся в рассказе. Мне тоже очень скоро стало не до того. Процедура подошла к концу, инструмент использовался сполна, сестричка тщательно меня утерла и отбросила салфетку прочь, едва не стало дурно от впечатления. Далее меня освободили от временных одежд, сняли шапочку и сунули в руку хирургическую перчатку, раздувшуюся ото льда. Я в оцепенении глядела на растопыренные ледяные пальцы, пока девушка не разъяснила, что их надо прикладывать, 15 минут держать, 15 минут – отдыхать и так два часа, не меньше.

Далее меня спустили с кресла, вывели в коридор, посадили на диванчик и велели ждать следующего доктора, надо думать, весельчака, который развлекал пациентов анекдотами с матерщиной. Следует заметить, что никаких сил и вообще ничего я за собой не наблюдала, шла, куда велели, и делала, что скажут. Наверное, это было правильно, пострадавший организм ушел в несознанку, чтобы справиться с шоком.

По всей видимости, именно этим объясняется факт, что я не сразу осознала, кто сидит в другом углу клинического дивана, ледяная рука занимала внимание целиком, её приходилось пристраивать и перекладывать для большей эффективности воздействия. Скромная мужская фигура, присевшая чуть поодаль, никак не осознавалась, я смотрела сквозь и не видела. Единственным, что занимало, были внутренние ощущения: достаточно ли холодно, намного ли больнее, и подобное прочее.

Так продолжалось, пока я не приложила ледяную перчатку достаточно плотно, и не нашла себя в пространстве. Только тогда я огляделась и увидела, что сосед по диванчику помахал рукой в поле видимости, тогда же он оказался другом Валей. Еще через минуту, данную на освоение информации, Отче Валентин приступил к психотерапевтическим процедурам.

– Ты ещё жива, прелестное дитя? – осведомился он вежливо. – Я-то примчался прощаться, не чаял успеть. Сказали, что скоро вынесут. А ты варежку нюхаешь довольно бодро, ну прямо Терминатор во плоти.

– Не говори, сама не ждала, – сказала я без изыска, но нечаянно разлепила губы, чисто машинально.

– Нет, этого, пожалуйста не надо, – кротко воспротивился друг Валя. – Ты еще себя не видела в промежуточном варианте? Это он самый, Терминатор. Девушка, нельзя ли нам зеркало, иначе здесь будет гекатомба.

Девушка Оксана ничего не знала про гекатомбу (это вообще-то гора мертвых тел), но просьбу исполнила, зеркало на ручке у нее нашлось. Валентин осторожно забрал инструмент и поднес мне со словами «скажите чииз». Говорить я ничего не стала, но разняла непослушные губы. Между ними рядком блестели металлические штыри в обозримом количестве. Как это ни удивительно, я не обомлела, напротив, испытала нечто вроде законной гордости обладателя, затрудняюсь объяснить такое завихрение сознания.

– Правда, красиво? – озвучила я и добавила объяснение. – Доктор творит чудеса.

– Совсем с ума сдвинулась крошка, – посочувствовал Валька. – Но я рад, что ты молодцом. Не ожидал.

Однако на этом моменте диалог прервался, меня позвали и повели в кабинет следующего доктора, он оказался жизнерадостным юношей средних лет, представился, как Виктор Оскарович, усадил в очередное кресло, велел отбросить истаявшую перчатку и открыть рот, далее в свою очередь приступил к утешению.

– Неужели ты, девушка, мужа привела полюбоваться? – с наигранным удивлением спросил доктор. – Вот уж не рекомендуется, ему потом наши железные гвозди будут всюду мерещиться в самые интересные моменты – предупреждаю. Но ничего, держись за кресло, мы их сейчас поправим, будет чуточку больно, но не смей бить меня ногой по причинным местам. Не то будет еще больнее.

Насчет того, что больно будет чуточку, доктор Оскарович поскромничал, заморозка быстро отходила, он орудовал адского вида щипцами, и ощущения соответствовали. Доктор был в курсе, оттого его речь становилась всё красочней и доходила до таких степеней провокативности, что адские впечатления отчасти смазывались, а слезы текли уже не от боли, а от смеха. Не самый яркий пример…

– Ну я конечно, сволочь, а не доктор, но всегда говорю пациентам чистую правду, – говорил он за работой, а слушать пришлось, широко открыв рот. – Что баба, она, конечно, шлёндра или дура, а по большей части и то, и другое, наверное, сама знаешь. Кто ты из них или обе вместе? Ну что, есть возражения? Тогда скажи. Не слышу, ну понятно, и возразить нечего, потому что чистая правда. И что тут смешного? Плакать надо, а она смеётся, мешает работать, рот открыла и хохочет. Галя, скажи ей, что так нельзя, или тетку придется стукнуть.