Каботажное плавание - Жоржи Амаду

Когда же минуло целых шестнадцать лет с того дня, как нас попросили покинуть пределы Французской Республики, и мы с Зелией вновь оказались в Париже, она приняла нас как родных и не взяла за постой ни сантима: это ли не лучшее доказательство того, сколь святы были для мадам узы дружбы?! Наезжая в Париж, мы неизменно навещаем ее. «Гранд-Отель Сен-Мишель» процветает, душ теперь есть в каждом номере, лифт приделали. Мадлен потащила Зелию по всему своему заведению, все ей показала, вламываясь в комнаты к постояльцам без стука, и Зелия только хлопала глазами при виде того, какие картины глазам ее представали. В один из таких вот визитов я рассказал Мадлен об одном из ее давних постояльцев, о Роберто Гусмане, некогда — юном коммунисте и одном из лидеров левого бразильского студенчества.

— Помните Роберто? Он теперь министр торговли.

— Подумаешь, важная птица — министр торговли! Вон Марио Соареш — президент Португалии, а еще не было случая, чтобы он, бывая в Париже, не навестил меня.

Марио был одним из многих нищих изгнанников, обретавшихся под кровом «Сен-Мишеля» и впоследствии узнавших громкую славу и мировую известность. Какая там гостиница — храм науки, обитель муз, Парнас и Олимп!

…Помню китайца Лю — он был в гостинице одновременно и портье, и боем, и коридорным, и вообще всем, что вам будет угодно. Жил на площадке лестницы и долгими алчными взорами провожал дам, под руку с постояльцами поднимавшихся в номера, мысленно обладая каждой. Днем он сидел за стойкой и отвечал на телефонные звонки, передавая messages и подзывая постояльцев. Зелия уличила его: если мне звонил мужчина, Лю, хорошо ко мне относившийся, вопил на всю гостиницу: «Сеньор Жоржи, вас к телефону!», если же в трубке звучал женский голос, поднимался в номер и сообщал о звонке потихоньку, таинственным шепотом. Зелия не раз клялась задушить его собственными руками.

Узнав, что нас высылают из Франции, мадам Сальваж разрыдалась на груди Зелии, причем так бурно, что потревожила младенческий сон Жоана Жоржи. Предложила нам денег — все свои сбережения… Изгнание, чужбина, нужда — а вот поди ж ты: нам было хорошо тогда в «Сен-Мишеле», мы были молоды, были счастливы…

Париж, 1971

Неизменно приветливый и учтивый Тан служит официантом в китайском ресторане, находящемся как раз напротив Сорбонны, рядом с Музеем Клюни. Мы — давние его завсегдатаи: полюбили этот ресторанчик еще со времен нашего изгнания. И теперь, приезжая во Францию, именно там открываем наш Парижский сезон.

И много лет подряд скромный и быстрый, застенчиво улыбающийся Тан подает нам аперитив «за счет заведения», всегда сажает за наш любимый столик в углу. Давно мы знаем его, порой обмениваемся любезностями или глубокомысленными замечаниями о погоде, долгих разговоров не вели никогда, и немудрено — Тан снует от стола к столу, обслуживает посетителей, где уж тут беседу вести.

Но вот однажды, убрав со стола пустую посуду, он, прежде чем подать десерт, вдруг приблизился к нам чеканной поступью, значительно откашлялся и произнес небольшую, но торжественную речь. Сообщил, что он — никакой не китаец, как мы всегда думали, а вьетнамец и круглый сирота, а потому…

— Я желаю вам сообщить, что выбрал вас себе в родители.

После чего он облобызал в обе щеки Зелию: «Бонжур, маман!», проделал то же самое со мной: «Бонжур, папґа!» — и мы, так вот внезапно обретя сыночка, были искренне тронуты.

Потом он женился на француженке Терезе, и мы, естественно, были на свадебном пиру, ели какие-то немыслимости. Тан оставил свое ремесло гарсона, переехал из Парижа в Клиши-су-Буа и на каждый Новый год присылает нам фотографии, где снят со всем своим постоянно увеличивающимся семейством. Наш вьетнамский сынок подарил нам уже четырех внуков.

Панама, 1973

С одной стороны, давать советы, когда тебя об этом не просят, дело гиблое. Что за самонадеянность такая — учить уму-разуму тех, кто, быть может, не глупей тебя?! Но если речь идет о путешествиях, следует сделать из этого нерушимого правила исключение, ибо умный учится, как известно, на чужих ошибках. А у человека, на чем-либо погоревшего, возникают обязательства перед ближними. В данном же случае совет исходит не только от меня, — опытом своим, бесценным и печальным, делится тот, чьи познания в области путешествий многократно превосходят мои. Его зовут Хулио Париде де Бернабо, в миру — художник Карибе, не раз уже возникавший на этих страницах. Итак, бывают ситуации, когда лучше позабыть предрассудки и предубежденность, сбросить с плеч одеяние элитарного интеллектуала, странствующего по миру в одиночку, и покорно брести в отаре обыкновенных туристов — это до известной степени гарантирует, что вы не обломаете рога о новые ворота.

…В Панаме мы уже целую неделю, ждем прихода лайнера, который доставит нас на родину, в Рио. Программа исчерпана, все дела переделаны, становится скучновато, а парохода все нет. В этот миг Зелию осеняет свежая идея: надо посетить острова Сан-Блас, где живут индейцы, изготовляющие знаменитые на весь мир кустарные изделия — molas — этакие центральноамериканские гобелены, на которых выткан либо абстрактный узор, либо звери и птицы. Мы уже накупили множество таких ковриков — и в дом, и друзьям дарить. Зелия заявляет, что на Сан-Бласе они стоят дешевле бананов, а заодно мы увидим жизнь и быт настоящих индейцев. Убедила. Мы отправились в туристическое агентство.

Решающим доводом, заставившим нас отбросить последние сомнения, стало запечатленное на цветных красочных фотоснимках место нашего предполагаемого обитания — живописно сгруппированные в пальмовой роще бунгало, представлявшие собой точную копию индейских хижин, но снабженные всеми благами современной цивилизации. Снаружи — хижина, внутри — номер пятизвездочного отеля, отвечающий запросам самого требовательного и капризного американского туриста. А как там красиво! Какое искушение для любителя природы провести на ее лоне хотя бы одну ночь! Это мечта всей нашей жизни. Подумать только — на одну ночь мы превратимся в настоящих индейцев племени панаменьо и при этом — с полным комфортом.

Сухопарый, средних лет сеньор в окошечке кассы предоставил нам исчерпывающие сведения: вылет в девять утра, в группе двадцать два человека, пересечем перешеек и очень скоро окажемся на острове, в гостеприимных объятиях администрации отеля. Потом нас на каноэ свозят на другие островки, где и живут индейцы. Мы увидим их ритуальные пляски, услышим боевые песнопения, насладимся девственной и дикой природой и накупим за бесценок ковриков — настоящих, а не сувенирных поддельных поделок. Оттуда приплывем на главный остров, там будет обед, где нам предложат блюда местной кухни, и в три пополудни — возвращение в город Панаму. Все прекрасно, и цена подходящая, но нам с Зелией этого мало, мы желаем продлить пребывание еще на день, переночевать в индейской хижине, ибо мы не простые туристы и стадом ходить не привыкли.

Сухопарый сеньор в окошечке посмотрел на нас как-то странно — мне почудилось во взгляде его сострадание, которое он не смел или не хотел обнаруживать — и настойчиво, если бы при этом он не продавал туры, я сказал бы даже «очень настойчиво» посоветовал нам удовлетвориться обычной экскурсией, подчеркнув, что ночь в коттедже — он же вигвам — дорого нам обойдется. Не обратив внимания на второй, подспудный и прикровенный смысл этих слов, мы проявили еще бґольшую настойчивость, продолжая твердить, что мы не экскурсанты, которых гуртом гоняют, и никогда таковыми не были и не будем, а потому желаем снять хижину, сколько бы это ни стоило. Жизненное предназначение сеньора в окошечке состояло в оформлении путевок и туров, продаже билетов, а потому, сочтя, очевидно, что совесть его может теперь быть спокойна, он пожал плечами: мол, как угодно, мое дело предупредить — и исполнил наше желание.

На самом крупном из островов, где приземлился наш самолет, стояла лишь неказистая казарма — там размещалось полдесятка солдат местного гарнизона — да ресторан в сотне метров от россыпи хижин, издалека казавшихся чистенькими и благоустроенными. Мы оставили чемодан управляющему рестораном, сказали, что вселимся потом, по возвращении, и отплыли, но не на каноэ, как обещал нам рекламный проспект, а на моторной лодке. Отплыли на живописные острова, где и вступили в контакт с туземцами. Они оказались законопослушными гражданами и очень умелыми коммерсантами.

Встретили нас десятка два женщин в национальных одеждах. Выяснилось, что все мужское население рано поутру отправляется на каноэ — настоящих, без мотора — на континент и обрабатывает землю тамошних богатеев. Остаются тут немногие, чтобы развлекать туристов песнями, танцами и продавать им эти коврики-молас. Посетили мы один за другим три островка, везде было одно и то же — песни, танцы и молас, которые стоили здесь намного дороже, чем в Панаме, приплюсовывался некий налог на couleur local99, сбор за экзотику. Потом последовало возвращение на «основную базу», обед, довольно скудный и невкусный, и туристы, погрузившись в самолет, отбыли в Панаму. А мы с Зелией остались одни-одинешеньки, и это не метафора. Индеанка, продававшая коврики у дверей ресторана, собрала свой товар и ушла — Бог ее знает, куда. Креолка, руководившая кормежкой туристов, закрыла ресторан, отдала нам наш чемодан и связку ключей, ткнув пальцем в хижины. Когда мы осведомились, какая из них наша, ответила, что можем поселиться в любой по своему усмотрению и вкусу: все пусты, кроме нас, на острове туристов нет. С большим трудом и с помощью изрядной суммы удалось вырвать у нее обещание вернуться к шести вечера и дать нам по тарелке супа, оставшегося от обеда.