Космическая странность - Анастасия Коробкова

И она была цельной. Никакой внутренней отделки, вся машина — один монолит какого-то исключительного материала.

Путь от катера Кристо до корабля Капитана-Командора я преодолела с огромным трудом, а в кресле впала в незнакомое прежде оцепенение, которое затормозило даже движение мыслей. Оказывается, кровь — это очень много. Хотя, может быть, это самообман, как с дыханием и необходимостью сна? Зачем сгустку энергии кровь? А, чтобы связывать тело в материю. Каким бы крутым сгустком энергии я ни была, в нематериальной форме я существовать не могу — это стало ясно сразу после обретения сознания, при попытке разглядеть себя со стороны.

Во мне напряженно работали органы, создающие кровь, и, заметив это, мне удалось выйти из оцепенения.

Денис сидел в своем кресле с открытыми глазами и вполне осмысленным выражением лица. Наверное, он уже давно очнулся и теперь раздумывал над происходящим вокруг. За лобовым стеклом ярко горели звезды.

Почувствовав на себе мой взгляд, он спросил:

— Что с нами случилось? Куда мы летим?

— «Летим» — некорректный термин, — вяло напомнила я, соображая, стоит ли рассказывать подробности. Не стоит. — Мы с тобой потеряли много крови и Капитан-Командор везет нас на Ледяную Планету пополнять запасы плазмы.

Такое объяснение вполне удовлетворило Дениса, и переспрашивать он не стал.

Но теперь настал его черед отвечать на вопросы, и первый, уже не раз от меня ускользавший, задал Капитан-Командор:

— Почему у тебя протокровь? Не хочешь раскрыть свою тайну?

Я четко ощутила колючее напряжение, ударившее от Дениса — оно было смесью страха и отвращения к самому себе, — но он заставил себя расслабиться.

— Это не тайна, — таким серьезным его голос не был уже очень давно. Он вперил взгляд в пустоту и начал обещавший затянуться рассказ: — Я думал, Асе все известно, и она меня простила, и лишь совсем недавно понял, что ошибался. Она не помнит. Моральная травма была очень сильна, а ее разум в то время слишком слаб…

Мне было три года, когда я заболел. Чем — не знаю, мать уничтожила или спрятала все медицинские документы, только догадываюсь, что какой-то онкологией, поразившей кровь или кроветворную систему. Мать была в отчаянье. Я помню, что нужно было ехать куда-то далеко, собирать большие деньги, и никто не гарантировал выздоровления, а мне быстро становилось хуже. Тогда ее познакомили с какой-то знахаркой. Та предложила очень странный метод лечения… Я думаю, она в действительности не хотела всего этого делать, а только пыталась отделаться от моей мамы, поставив невыполнимые условия и не пачкая отказом свою репутацию. Но мама была готова на все. Даже возможная смерть дочери близкой подруги ее не остановила.

Знахарка сказала, что мою «порченую» кровь нужно заменить свежей. Для этого надо было найти ребенка помладше и в течение нескольких дней небольшими порциями выкачивать кровь из меня и вливать мне кровь этого ребенка. Моя сестра Лена, по словам знахарки, не подходила, ведь в ее крови тоже могла быть порча. Тогда мама предложила Насте, своей подруге, присмотреть за ее дочерью во время сессии. Дима и Тима тогда остались у бабушки, а отдавать кому-то Асю Настя не собиралась — она была очень спокойным и самостоятельным ребенком, и даже на занятиях рядом с мамой сидела тихо. Но моя мать убедила ее, что пожить с нами Асе будет полезнее, чем торчать в городе.

Когда Ася оказалась у нас, знахарка уже не могла отступать, и всю эту хрень проделала.

Мы мучили Аську неделю. Венки у нее были тонкие, и две гарпии часами ковыряли ее иглами, ругаясь, когда она кричала от боли. Она отказывалась есть, и они кормили ее насильно, под угрозой сделать какую-то мерзость маме с братьями. Раньше так с ней никогда не обращались, она была похожа на маленького затравленного зверька. От того, что приходилось делать, мать впадала в истерику, кричала, била посуду, закрывала Аську в кладовке без света; знахарка орала на обеих… В общем, это было что-то чудовищное.

Но у меня действительно один за другим исчезли симптомы болезни. Я выздоравливал, и мы продолжали измываться над Аськой, чтобы закрепить эффект. Насте потом объяснили Аськин жалкий вид тем, что ее напугала большая собака.

Денис замолчал и перевел взгляд на меня. Капитан-Командор смотрел на нас обоих.

Конечно, я все вспомнила. Когда Денис описывал поведение его матери и знахарки, вся картина встала перед моими глазами, будто это случилось вчера. Но она стерлась из памяти не потому, что мой «разум был слаб», а совсем наоборот: я тогда, одного года от роду, долго анализировала произошедшее, разложила все по полочкам своими малышовыми мерками, и, поскольку ничего загадочного не осталось, да и закончилось это хорошо, перестала вспоминать. А событие-то было очень важным, предопределившим основные черты моей личности.

Я тогда пришла к таким выводам:

Тетя Ирина — злая, от нее надо держаться подальше, но маме лучше об этом не знать.

Моя боль — нечто абсолютно несущественное, ею можно пренебречь. Чужие интересы вообще гораздо важнее моих.

Никто меня не услышит, если я буду звать на помощь, и нечего отвлекать людей от их дел на такую мелочь, как я.

Врачи ошибаются, когда говорят, что надежды нет, а болезни можно лечить без лекарств, одним только сильным желанием помочь.

Быть знахаркой — круто.

Денис поначалу тоже представлялся мне злым. Тут вообще все было непросто: он, вроде, гораздо лучше меня, раз другим можно делать мне больно ради его блага, но всегда правые взрослые вели себя при этом неправильно — кричали на меня, хотя я не делала ничего плохого, и запрещали жаловаться маме. Я думала, что он вправе и хочет меня обижать.

Но позже он сам все изменил, когда на прогулках брал меня за руку, терпеливо отвечал на мои детские «почему?» обо всем на свете, дарил свои игрушки, стоило мне только проявить к ним интерес, и потом был неизменно добр и внимателен. Поэтому, конечно, я его простила — еще тогда.

А он, оказывается, до сих пор считает себя виноватым передо мной и целиком ответственным за то, что сделали взрослые… Дело не в крови перворожденных. Он на самом деле лучший — был таким уже в три года, таким родился.

Денис ждал моего приговора за преступление, которого не совершал.

— Не помнила, потому что не вспоминала. Незачем было — я тогда уже все поняла.

Он грустно усмехнулся и поправил:

— Всех оправдала. А сейчас?

Я видела, что, признавая за мной право пересмотреть оценку того события, он очень не хотел, чтобы она изменилась.

— Я тебя обожаю, — вместо долгих рассуждений, ответила я.