Терракотовая старуха - Елена Чижова

Я снимаю толстую варежку. Зачем я согласилась на это, пошла у нее на поводу? Что им за дело до наших советских фишек: сломанные дверцы, пустые бесконечные споры, застарелые протечки? Весь этот салат оливье?.. Это – мы, о нас, наше, с нами. Все падежи от именительного до предложного: гамма, проигранная распухшими от бессилия пальцами...

– Ладно, – я киваю. – Спасибо. Надеюсь, тебе зачтется. Как страдалице Фриде. А теперь, – отворачиваюсь к раковине, – иди к гостям. Не забыл свою дурацкую книжечку?

Он хватается за карман пиджака. Машинально.

– Какую книжечку? – отдергивает руку, бормочет смущенно.

Для него – полевые изыскания. Даже на дне рождения дочери надеется пополнить свой словарный запас.

– Они что... Так разговаривают? – в его глазах вспыхивает ужас. – Я думал, только... ну, не знаю... народ. Но эти, кажется...

– Не боись! Они – интеллигенция. Прогрессивная. Читают де Кюстина. Одобряют строительство «кукурузины». Говорят, его светлость когда еще советовал – возвести какую-нибудь вертикаль...

– Маркиз де Кюстин – самовлюбленный идиот.

– Приехали... – я вытираю руки о фартук. – Не ты ли ссылался на него как на пророка? Глашатая европейской истины.

– Потому что читал в отрывках. Теперь издали без сокращений.

– И что, пророчества поблекли?

Прежде чем подавать горячее, надо убрать со стола. Отнести на кухню грязную посуду.

– Деспотия! – он фыркает. – А то без него не догадывались... Изображает объективного наблюдателя, а слона-то и не приметил? Да. Лакействующие вельможи. Да. Оболваненный рабством народ. Но не увидеть главного! Пятеро повешенных. Дворянская интеллигенция гниет на каторге. Два года как погиб Пушкин. Чаадаев. Философические письма. А этот: у русских не может быть великой культуры!

Я роюсь в своем долгом ящике. Ищу лопаточку для горячего.

– Дескать, на что бы ни притязали русские, Сибирь начинается за Вислой... Закатать бы его, к примеру, в Нерчинск. Там бы и задумался: где она начинается, Сибирь!

– Достойный довод. – Черт с ней. Обойдусь без лопаточки. – Привет Иванушке Бездомному! Тот – будущий интеллигент. А ты у нас – бывший. Как говорится, вот и встретились. Пойдешь, захвати.

Он берет стопку чистых тарелок. Выходит из кухни. Прикрывает дверь ногой. Сколько ни просила, так и не отучился. Вечно отмывала пятно.

– Почему твой сын не пришел?

Я чувствую, она снова явилась. Стоит за моей спиной. Перед ней мне нет смысла притворяться, делать вид, будто я не знаю, для кого моя дочь поставила еще одну тарелку.

– Собирался. Если хочешь, могу ему звякнуть... – Я слышу писк мобильных клавиш.

– А ты не боишься?

– Чего я должна бояться? Ах, этого... – Яна откладывает телефон. – Ну и что? Даже интересно. Представь, у нас с тобой будут общие внуки... Надеюсь, пойдут в тебя.

– Почему не в тебя?

– Во-первых, – она загибает палец, – у тебя железная воля. Я всегда завидовала. Помнишь, как мы экономили на завтраках? А я... То булочку, то молоко... Куплю, а потом не хватает.

Возвращаясь из школы, мы с Яной покупали мороженое. Мечтали: вырастем, наедимся до отвала...

– При чем здесь воля? – я пожимаю плечами. – Просто у тебя другой обмен веществ. Не можешь долго обходиться без пищи.

– А смешно правда? – она сливает картошку. – Прогнуться под башню... Почему ты им не сказала: вот и счастье, что не хлынули. Деньги в руках дикарей – страшная сила. Не оставят камня на камне, застроят своими хайтековскими соплями... Ладно, – она подает мне блюдо. – Неси свою советскую курицу. Я разложила.

– Замечательный салат! Классика жанра, – мой бывший ест да нахваливает. – Это не ты готовила?

Александра фыркает:

– Папочка, не смеши. В этом деле нашу маму не переплюнешь. А потом... Вы – последнее поколение, которое умеет своими руками. Мы – безрукие...

– А это пока петух не клюнул, – я бросаю реплику.

– Жареный? – Родион улыбается. – Моя матушка тоже так считает. Любимая идиома. Птичка-гриль как основной двигатель прогресса: успехи и поражения можно оценивать в жареных петухах.

– Между прочим, отлично действует, – Лисичка собирает тарелки, – помню, сдавала биохимию, так если б не петушок!..

– Биохимия – брр! – Родион передает грязные вилки. – Как гляну в твои учебники, дрожь пробирает...

– Уж твои-то, можно подумать, лучше! Эти, арабские... – ее пальчик рисует в воздухе замысловатую вязь.

– Дамы и господа, не спорьте, – Виталий держит стопку грязных тарелок. – Самые гнусные – мои. Вот уж голимый треп... Это – куда? На кухню?

– Давай, – дочь перехватывает.

– Не скажи... – девица, пожелавшая стать Маргаритой, ловит непослушную бретельку. – Треп-то треп, но системный: три пишем, пять в уме.

– Маргоша, дитя мое, ты нам льстишь. Политология – не наука. Вопрос взаимных договоренностей.

Я кошусь на своего бывшего. В этой компании его полевые исследования не прокатят.

– Ой, – Александра вскакивает, – папсик, у тебя же пустая рюмка. За Мусика выпили, теперь – за тебя.

– Уважаемый Владислав Арнольдович, – Родион встает, слегка сгибаясь над столом. В этой комнате слишком мало места, чтобы тостующий мог расположиться непринужденно. – Александра может гордиться своим отцом, замечательным человеком и историком, которому очень многим обязана. Поздравляем от души!

– Папсик, ты у меня самый-самый!..

Тостуемый приглаживает волосы:

– Разрешите, так сказать, в порядке алаверды... Дорогая Саша! Молодость, в которую ты вступаешь, замечательное время, когда человек выбирает поприще: подчеркиваю, не специальность или профессию, – он обводит взглядом присутствующих, – а именно поприще. На котором лет через тридцать каждому из вас придется отчитываться. В первую очередь перед самим собой. Что сделано? Что еще предстоит? Конечно, – свободной рукой вытирает лоб, – в любом случае вас не минуют разочарования, но если на финишной прямой вы ответите себе: в главном я все-таки не ошибся – значит, ваш выбор был правильным. За это я и предлагаю выпить.

Я ловлю ее взгляд: растерянный, словно отец допустил бестактность. Я-то вижу, как они за это выпили, все, даже маленькая Лисичка. Эти дети, которым он вздумал давать наставления, смотрят на него насмешливо. А как же иначе можно смотреть на лузера, который обращается к ним с пустыми пафосными словами?..

Я смотрю на разоренный стол. На столе наш вечный бедлам. Остатки советских салатов. В Европе их давно бы убрали, но здесь, у нас, всегда найдутся опоздавшие. Например, отец именинницы. И еще кто-то, для кого она оставила пустую тарелку.

В новогодний бедлам, как в обрыв на крутом вираже,

Все еще только входят, а свечи погасли уже,

И лежит в сельдерее убитый злодейским ножом...

Они, дети разных профессий, стоят, слегка нависая над столом, на котором он, интеллигент прошедшего времени, лежит на огромном блюде. Не рыбина, о которой говорил наш гость-таможенник. Никакая не рыбина, обглоданная гномами или троллями. Просто-напросто законченный лузер. Поросенок с бумажною розой, покойник-пижон...

– Хотелось бы знать, что именно вы называете поприщем? Так, в порядке уточнения терминов, – Родион сводит руки на груди. Как новый Наполеон.

– Поприщем... – лузер обтирает рот. Смятая салфетка похожа на розу. Белое бумажное украшение, которое он вынул изо рта, – я называю основную жизненную стезю.

– Смелое определение, – Виталий прищуривается. – Если бы вы могли объяснить: что это значит? – уголок рта дублирует вопросительную интонацию. – В наших краях жизненная стезя – функция ситуативная.

– Иными словами, – оппонент вычленяет суть высказывания, – надо приспосабливаться. Сегодня вы, к примеру, филолог, а завтра, положим, экономист?

– Вне всяких сомнений. И отечественная история это доказала. Возьмите девяностые. Выплыли те, кто сохранил умение приспосабливаться. Остальные остались за бортом. Лично мне это кажется закономерным. Специальность – не поприще, а один из способов взаимодействия с миром, – он оглядывает аудиторию. – Точнее, противоборства. С тем, что вы называете словом «мир».

– Называю?

– Мир – понятие неоднородное. Существуют разные миры: крестьянина, топ-менеджера, рабочего, офисного клерка, – в современном социуме они не пересекаются. Как планеты. Каждая движется по своей орбите. Вот, например, вы: знакомо ли вам слово руккола?

Отец именинницы смотрит растерянно.

Александра вспыхивает, ловит взгляд отца:

– Руккола – это просто трава. Вроде петрушки.

– Извините, – ее отец поджимает губы. – При чем здесь трава? Что-то я не понял вашего вопроса.

– А между тем вопрос очень простой: может ли человек сделать выбор? По себе и для себя.

– Руккола... – он бормочет. – Глупость какая-то... Что касается орбит, тут вы, возможно, и правы. В условиях относительной стабильности эти миры не пересекаются. Но в том-то и дело! В нашей стране такие передышки долго не длятся. Вспомните – у Толстого. Кто мог представить, чтобы Пьер, завсегдатай салона мадам Шерер, сошелся с Платоном Каратаевым? Мало того, вел с ним содержательные беседы?..