Стилист. Том II (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

— Алексей, представляете, только позавчера купили хорошую польскую коляску… А давайте я в комиссионку у Планетария позвоню, может, у них что есть.

И действительно, как сообщила перезвонившая буквально пять минут спустя Алла Викторовна, имеется там практически новая немецкая колясочка «Zekiwa» за 120 рублей, и для меня её даже специально отложили. Намекнула, что за то, что припрятали «под прилавок», придётся с десяточку накинуть. Ну что ж делать, на следующий день в обеденный перерыв я как сивка помчался в «комок» за коляской. И в самом деле, та была хороша, как «Мерседес» по сравнению с «Жигулями». Вещь стоила своих денег. С этой коляской от Смоленской площади я пешком минут за 15 вернулся на работу, поскольку туда было ближе, чем до дома. Опоздал с обеда всего на четверть часа, а уже вечером на такси привёз покупку домой. Лена коляску одобрила, заявив, что теперь-то все мамочки в округе будут ей завидовать.

Подсчитали наличность в заначке. 850 рублей, плюс отложенные на жизнь полторы сотни, считай, ровно тысяча. И ещё две тысячи на сберкнижке. Откуда снимать деньги мы решили только в случае крайней необходимости, так как, собственного говоря, начали откладывать на приобретение личного автомобиля. Я на работе даже в очередь «Жигули» 6-й модели записался, хотя был уверен, что легче и уж точно намного быстрее приобрести машину на авторынке «Южный порт». И уж если отложим достаточную сумму, то там можно «Жигулями» не ограничиваться, а замахнуться на что-то более серьёзное, в идеале зарубежного производства. Пусть даже и слегка подержанное — ТАМ умели делать на десятилетия. В конце концов, почему Высоцкому можно по Москве на «Мерсе» разъезжать, а чемпион мира по парикмахерскому искусству такой возможности лишён?!

Знал бы я, что вскоре мне представится возможность познакомиться со знаменитым бардом лично… Вообще, конечно, рано или поздно это должно было случиться, учитывая специфику моей работы на КГБ и то, что Высоцкий всегда был желанным гостем на подобного рода вечеринках.

В середине января я получил-таки подарок от кураторов из КГБ — 300 рублей в конверте без всяких подписей в ведомостях. Конверт мне передавал Гуляков, не преминувший добавить о том, как Родина мною гордится, но что я негромко, но с искренним рвением в глазах ответил: «Служу Советскому Союзу!» Надеюсь, Иннокентий Павлович не расслышал лёгкий сарказм в моём голосе.

— Алексей Михайлович, я слышал, вас приглашала на свой день рождения Андреева? — неожиданно спросил он.

— Какая Андреева?

— Ну как же, Олеся Леонидовна.

Одна из моих клиенток Олеся Леонидовна Андреева была миниатюрной и чрезвычайно худой брюнеткой лет около сорока, с прямыми волосами ниже плеч и наползавшей на глаза чёлкой. Дама пребывала в статусе вдовы, её бывший муж, Народный художник СССР, благополучно скончался несколько лет назад, и теперь Андреева жила в сталинской высотке на Баррикадной в трёхкомнатных апартаментах вместе с 19-летней дочерью. Сама же она в прошлом являлась подающей надежды балериной, но какая-то специфическая травма лишила её возможности достичь хореографических высот, и в данный момент Олеся Леонидовна преподавала в балетной школе Большого театра. Её дочь, кстати, неплохо танцевала и в данный момент гастролировала в составе труппы Большого по Японии.

— А-а, да-да, приглашала. Но мне пришлось отказаться, сославшись на чрезвычайную занятость, — сказал я, хотя на самом деле мне просто неохота было тащиться в гости на очередную пьянку.

— Так вот, позвоните ей и скажите, что принимаете приглашение.

— Иннокентий Павлович, что ж вы меня всё по разным сборищам командируете? Мне кажется, я созрел для решения более серьёзных задач. Вы же помните про резиденцию посла, — понизив голос, заговорщицким тоном добавил я.

— Алексей Михайлович, ваше появление в резиденции посла — не более чем случай, прихоть миссис Гарви, которой мы умело воспользовались. Так что вашей основной задачей по-прежнему является посещение кулуарных посиделок. Тем более на этом, как вы изволили выразиться, сборище, будут люди, с которыми вы уже встречались в неформальной обстановке. В частности, Тарковский. В прошлом году ему зарубили фильм, и говорят, он подумывает о выезде на Запад.

Вот же сука Гуляков, удружил! И не отмажешься, в их руках реальные рычаги, чтобы заставить меня делать то, что нужно им. Сегодня они меня премируют, а завтра перекрывают кислород, и я оказываюсь если не на скамье подсудимых, то буду, как желал герой Папанова в фильме «Бриллиантовая рука», жить на одну зарплату.

Андреева моё предложение встретила с энтузиазмом, и в назначенное время я уже звонил в дверь элитной квартиры.

— Ой, какая прелесть! Как вы угадали?

— Мне же известен ваш вкус, — скромно улыбнулся я. — Как ресницы? Я смотрю, на коррекцию пока рано.

— Да, Алексей, держатся прекрасно, у вас золотые руки!

Вручив имениннице букет роз и упаковку болгарских духов «Сигнатюр», я стал переобуваться в захваченную по совету Андреевой из дома «сменку». Предложение взять вторую обувь показалось мне разумным. Тапочек всё равно на всех не хватит, а в уличных, пусть даже и хорошо вытертых о коврик ботинках за вечер взопреют ноги.

В большой зале из знакомых лиц я увидел обещанного Тарковского и пару Мессерер-Ахмадулина. Режиссёр, увидев меня на пороге комнаты, где он сидел за большим овальным столом и с неизменной сигаретой в руке, чуть ли не вздрогнул, недобро при этом прищурив глаза. Тем не менее, на мою протянутую руку он ответил хоть и вялым, но рукопожатием. И даже соизволил привстать.

Ахмадулина при моём появлении почему-то грустно вздохнула, а вот Борис Асафович довольно дружелюбно пожал руку. Я уже как-то слышал, что Мессерер и Ахмадулина сходили в ЗАГС, и теперь имел возможность убедиться в этом лично.

Была здесь ещё пара — импозантный мужчина предпенсионного возраста с проплешиной на голове и с ним молодая, достаточно симпатичная особа. При знакомстве выяснилось, что это директор Москонцерта Лазарь Моисеевич и его супруга, начинающая певица Ирина, фамилии которой я не запомнил. Наверное, потому и не запомнил, что настоящей известности она не добьётся, иначе в памяти жителя XXI века она отложилась бы. Следом за мной подтянулись люди из Большого театра в количестве пяти человек, после чего Олеся Леонидовна дала отмашку, и народ от души принялся тостовать и закусывать.

Лазарь Моисеевич оказался разговорчивым малым, таких обычно называют душой компании. В его арсенале оказались десятки историй, связанных с его работой в «Москонцерте».

— Вы ведь знаете, чтобы стать артистом «Москонцерта», нужна московская прописка, — говорил он. — Каким бы талантливым ты не был, а без прописки не имеем права принять. И люди вынуждены идти на хитрость. К примеру, один известный ныне конферансье развелся со своей женой, которую дико любил, от которой у него было двое детей. Но они развелись, и он сделал липовый брак во имя того, чтобы поставить штамп, что у него есть московская прописка.

— А правда, что у Кобзона на голове парик? — спросила моложавая женщина, прибывшая с компанией из Большого театра.

— Так и есть, — кивнул Лазарь Моисеевич. — Говорит, любил в мороз ходить с непокрытой головой, вот и повыпадали. По мне, так это просто алопеция.

— Чего? — спросил кто-то.

— Болезнь такая, при которой волосы выпадают, — терпеливо объяснил Лазарь Моисеевич. — А вот ещё он мне рассказывал, как несколько лет назад Высоцкий предлагал ему купить у него песню. Йося выступал в московском саду «Эрмитаж», в Летнем театре, и туда к нему приехал Высоцкий с просьбой купить песню. Кобзон ему говорит: «Володя, ты с ума сошел. Я не покупаю песен». На что тот просит: «Ну, тогда дай 25 рублей». Пожалел Йося коллегу по цеху, одолжил. Говорит, Вовка всё ему вернул, до копейки, правда, через полгода.

— Кстати, Володя ещё обещал заглянуть сегодня, попозже, после спектакля, — сказала хозяйка, посмотрев на часы.

— Или вот Майка, — продолжил свои воспоминания Лазарь Моисеевич. — Это я про Кристалинскую. Какой у неё характер… В 20 лет она восходящая звезда, мечтает о детях, и тут обнаруживают рак. Другой бы на её месте руки опустил, а она не сдалась, продолжала выступать, втайне ото всех проводя каждый отпуск на больничной койке. Разве что в песнях своих давала волю грусти. А тут в 70-м Лапин пришёл на телевидение, так вообще Майку запретил показывать. Где он в её песнях углядел антисоветчину?