Демид. Пенталогия (СИ) - Андрей Вячеславович Плеханов

– А! - произнес Трюфель с неожиданным облегчением. - Так бы сразу и сказал. А то я думал, ты поползать решил. Бывают у нас такие чудаки - в аррастре поздней весной ползать. Говорят, удовольствие необнакновенное - как будто живым на небо попал. Тут, конечно, знать надо, как это делать. Не прозевать, когда поле переползать начнет. У нас вот Густав в прошлом годе так наползался, что и заснул прямо на поле. Ну, оно по нему и прошлось. Смотреть страшно было - шкуру живьем сорвало. Сам виноват. По мне, так дурь все это - по аррастре ползать…

– Слушай, если ты сейчас не остановишь, я тебе все сено обмочу, - сказал я. - А, да. Прошения просим. Только быстро давай - место тут гиблое, надолго останавливаться нежелательственно.

Он натянул вожжи, и кобыла остановилась. Я резво соскочил с телеги и, прихрамывая на отлежанной ноге, помчался в лес. Собирался спрятаться за ближайшим Деревом, дабы беспрепятственно совершить естественный процесс. Я переступил границу леса и начал спешно развязывать проклятые веревочки на штанах, путаясь в них пальцами. Я стремился обогнать свой мочевой пузырь и поэтому совершенно не обращал внимания на то, что происходило вокруг. А между тем лес явно заметил мое присутствие. Он затих. Прекратились лихие посвисты, и только шум ломающихся ветвей в отдалении напоминал о том, что лес жив и обитаем.

– Назад, дурак! - бешено завопил Трюфель. - Быстро назад!

Я еще не успел сообразить, что происходит, а он уже мчался ко мне, проявив неожиданную для такого увальня прыть и размахивая топором с длинной рукояткой. В то же мгновение оглушительный свист раздался у самого моего уха. Я повернулся и увидел тварь, сидящую на дереве.

Она почти сливалась с темной растрескавшейся корой, и только голова ее, размером с собачью, выделялась ярко, потому что светилась, излучая зеленоватое сияние. У твари было четыре челюсти, и когда она беззвучно разевала их, видно было, что все они усажены длинными зубами в несколько рядов. Длинный раздвоенный язык не был похож на змеиный, скорее он напоминал черную вилку с двумя острыми зубцами и жестко двигался вперед и назад в глубине пасти. Остальное я рассмотреть не успел.

Я дернулся назад, собираясь немедленно сбежать, но хищная тварь снова издала свой свист, и ноги мои замерли. Они не слушались меня, мои прежде безотказные ноги. Это было ужасно. Я понял, что сейчас меня будут есть.

Все это длилось не дольше чем один мучительный вдох, но время растянулось для меня, как это всегда было в моменты смертельной опасности. Я увидел, как широко раскрылись все четыре челюсти, образовав подобие огромного четырехлепесткового цветка, и жало-язык высунулось вперед как смертельно опасный пестик. Все это сооружение начало вращаться, слилось в единый круг, превратилось в приспособление для пробуравливания всего, что попадется на пути. Четыре длинные мускулистые конечности вздулись буграми мышц, напряглись, резко оттолкнулись от ствола дерева. Существо выстрелило собой в мою сторону, прошило воздух как снаряд, направляясь точно в мою голову. Если бы оно достигло моей бедной башки - симпатичной, но глуповатой, оную башку срезало бы начисто. Но я все же успел нагнуться, насколько это позволяла мне сделать моя верхняя, не онемевшая половина туловища. От резкого движения я потерял равновесие и свалился вперед. Проклятая тварь пролетела прямо надо мной, едва не задев, и врезалась в землю. В то же мгновение маленькие сильные руки вцепились в мои лодыжки и потянули прочь из леса. Физиономия моя чиркнула по земле, к счастью, покрытой мхом, но несколько камней все же отметили этот путь чувствительными царапинами. Цзян выволокла меня на дорогу, и теперь я мог видеть, как Трюфель добивает топором ту гадину, которая собиралась мною пообедать. Ошметки черной шкуры летели во все стороны.

– Трюф, назад! - взвыла Цзян. Увлекшийся процессом разделки туши Трюфель скакнул на дорогу как кузнечик и, кажется, вовремя. Еще три хищника со светящимися головами возникли словно ниоткуда на деревьях и тут же совершили одновременные прыжки. Поскольку Трюфель вовремя исчез из опасной зоны, все три живых бурава столкнулись в воздухе. Сперва трудно было понять, что происходит в этом свистящем и барахтающемся черном клубке, но скоро выяснилось, что уцелела только одна из тварей - остальных Разметало в клочья. Тварь-победительница теперь попирала то, что осталось от ее незадачливых коллег.

– Господи… - Я с ужасом осознавал, что остался жив лишь чудом. - Что это за уроды такие? Кошмар… Это что, демоны?

– Это мясоверты. - Парень вытирал топор о траву. - Они вроде бы как не демоны, а животины такие. Дрянные животины, конечно. Тут все стало дрянным в этом лесу, после того как он испортился.

– Испортился?

– Ну-да. Порченым стал. Я ведь, бывало, еще ребятенком в этот лес по грибы-ягоды ходил. И дрова крестьяне рубили без боязни всякой, и на оленей охотились в восьмой месяц, как по законам и положено, а на птиц силки ставили так вообще круглый год. Хорошим местом были наши леса, самой Госпожой созданные для подспорья человеку и отдохновения его. А потом, два года назад, случился вдруг Черный День, а опосля него все пошло наперекосяк. И до Черного-то Дня жизнь становилась с каждым днем хужее. Ежели, к примеру, раньше Госпожа нам всегда говорила, когда вовремя пшеницу сажать, а когда сено косить, предупреждала, когда дождь сильный зарядит или град пойдет, то в последние годы перед Черным Днем стала все больше невпопад угадывать. К примеру, предупредит нам солнышко, а вместо того вдруг снег пойдет да все всходы поморозит. До того дело дошло, что многие Госпожу-то и слушать перестали. Слух появился, что Госпожа наша того… умом малость повредилась и сама не знает, чего говорит. И ведь знаешь что: тот, кто Госпожу слушать перестал и своим умом жить начал, вроде бы как и из неурожаев выбрался. То есть потихоньку так оно и произошло