Сильные. Книга первая. Пленник железной горы - Генри Олди

— Да!

— Итак, три раза. Три раза за пятнадцать лет. В первый раз Юрюн никуда не ездил, адьяраи сами явились в их улус. Еще дважды — чистая случайность. На него напали, когда он был в дороге. Дурачки, недоросли вроде тебя. Как по мне, заявление, что Юрюн ездит сражаться — это преувеличение. Если угодно, сильное преувеличение. Такое сильное, что ему пора в Кузню на перековку. Учись точности определений, Зайчик.

— Недоросли? Я взрослый!

— Да, я вижу.

— А я ненавижу! Ненавижу тебя!

— Ерунда. Я даже не обиделся.

— Это ты подговорил Юрюна!

— Ерунда, — эхом откликнулся другой голос: низкий, грудной, но вне сомнений, девичий. — Зайчик, прекрати молоть чушь. Твой Юрюн упрямей старого вола. Если он чего-то не хочет, папа может язык себе до корней стесать. Правда, папа? А уж если чего-то захочет…

— Он не мой!

— Ну уж не мой, так точно…

Оленья доха цвета мокрой глины. Опушка из битого сединой бобра. Рысьи клинья на груди, медные висюльки на ремешках. Штаны заправлены в сапоги. С детства Туярыма Куо одевалась в мужскую одежду, да еще и в точное подобие одежды брата. Хоть кол у нее на голове теши! Женские кафтаны, скроенные в талию, бисерные нагрудники, шапки с суконным верхом, серьги, ожерелья, браслеты — всем этим Жаворонок пренебрегала, глядя на украшения с нескрываемой брезгливостью. Если она и соглашалась что-то подвесить на пояс, так это нож и огниво. Близнецов путали все, кроме родителей и блестящего слуги Баранчая. Да, еще Юрюн Уолан — этого ночью разбуди, растолкай во мгле, и то он не спутал бы брата с сестрой.

Дети так трудно дались Первым Людям, что Сабия-хотун с младых ногтей баловала сына с дочерью. Мать позволяла им все, что угодно. Сарын-тойон не отставал от жены в проявлениях любви, кроме одного-единственного запрета. То, чего он не позволял сыну, для Кюна с лихвой перекрывало любое разрешение, превращая дар в проклятье, белый свет в темницу, а жизнь в муку мученическую.

Но тут отец был непреклонен.

— Тебе не кажется, что Юрюн женат? — обращаясь к отцу, Жаворонок точила нож на плоском камне. Там, где другая девушка шила бы или вязала бусы, дочь Сарын-тойона вечно затачивала какое-нибудь лезвие. Для постороннего взгляда это смотрелось угрожающе. — Женат на своем драгоценном братце, которого мы никогда не видели? И не просто женат, а находится у него под сапогом?

— Ерунда! — вмешался Кюн.

Недавнюю реплику сестры он воспроизвел с абсолютной точностью.

— Ерунда! Брат не может жениться на брате!

— Не может, — согласилась Жаворонок. На губах ее играла еле заметная усмешка. — Ты открыл мне глаза, Зайчик. Тем не менее, у столба с братом наш Юрюн проводит больше времени, чем с нами. А с нами он проводит больше времени, чем с собственной семьей. Я бы сказала, что он живет с нами, как с семьей, если бы не его вечные отлучки к брату. Не будь Юрюн столь занят братом, он, пожалуй, свозил бы тебя на какую-нибудь битву. А, Зайчик?

Выдернув у себя волос, девушка опробовала остроту ножа.

— На битву, — повторила она. — Ты ведь этого хочешь?

— Да!

— Ну так съезди сам. Или ты не можешь без Юрюна?

— Могу! И съезжу! Вот прямо сейчас…

— Не издевайся над ним, — велел Сарын дочери. Голос его звучал строже обычного. — Ты прекрасно знаешь, что он никуда не поедет.

— Поеду!

— Нет.

— Да!

— Не заставляй меня открывать глаза, Зайчик.

«Ты открыл мне глаза, Зайчик,» — чуть раньше произнесла Туярыма. И вот эти же слова повторил Сарын-тойон. При виде изменившегося лица Кюна, сделалось ясно: реплика Жаворонка при всей ее насмешливости таила в себе второе дно.

— Ты! Ты не отец! Ты мучитель!

Кюн содрогнулся, услышав угрозу отца. Юноша хорошо помнил свои бунты — все три буйных мятежа, завершившиеся катастрофой. Его трясло от одного воспоминания: вот скандал доходит до открытых оскорблений, вот молодой Кюн Дьирибинэ уже готов поднять на отца руку, вот ужасные веки Сарын-тойона приходят в движение, открывая глаза, черные блестящие глаза — не выпуклые, как у людей и животных, а вогнутые, похожие на лужицы со стоячей водой, на речные бочаги поздней осенью… Отец смотрит, и Кюна начинает ломать. Тело, могучее послушное тело, готовое расшириться при малейшей опасности, встретить врага грудью, заковаться в броню, ощетиниться клинками — тело выходит из подчинения. Это хуже Кузни, хуже смерти! Из единого целого тело превращается в безумную орду частей, и каждая часть живет своей, несоотносимой с остальными частицами жизнью. Меняется в размерах, действует наособицу. Нельзя стоять, идти, бежать. Нельзя брать, взмахивать, бросать. Ничего нельзя, ничего не получается. А то, что получается — стыд, позор, несуразица.

Юрюн, подумал Кюн. Юрюн говорил, с ним тоже было такое. Отец смотрел, и Юрюн расстраивался. Юрюн уверял, что последствия быстро прошли. Очень быстро, почти сразу. Почему у меня они не проходят быстро? Почему я после отцовского наказания валяюсь пластом пять, семь, десять дней? Я другой? Или отец смотрит на меня по-другому, иначе, чем на Юрюна?! Иногда мне кажется, что лучшим выходом было бы сбежать из дома. Юрюн же сбежал из своего? Живет у нас? Вот и я нашел бы место… Нет, не могу. Это стыдно, глупо, но я уверен, что отец достанет меня, где бы я ни находился. Чтобы расстроить своего Зайчика, отцу не надо смотреть на меня в упор. Расстояния — пустяки, ему достаточно всего лишь представить меня, как если бы я стоял напротив, и открыть глаза. Так это или не так — я не хочу проверять, потому что боюсь. Я, сильный, боюсь, а значит, я не сильный…

— Мучитель, — согласилась Туярыма. — Угомонись, Зайчик.

Однажды Жаворонок угодила под отцовский взгляд, когда Сарын укрощал сына. Угодила краешком, не в полной мере. Повторения ей не хотелось.

— А может, так лучше, — вдруг сказала она.

— Что? — возмутился Кюн. — Что мне нельзя уехать на битву?!

— Что Юрюн женат на собственном брате. Да, я помню, что так не бывает. И все же…

— Лучше? Почему?

Сарын-тойон вернулся к музыке. Он играл тихо, чуть слышно: шелест ветра в ветвях, лепет воды в роднике. Он знал, почему так лучше. С открытыми глазами Сарын мог расстроить кого угодно, но чтобы видеть своих детей насквозь, ему не требовалось поднимать веки.

— Потому, — объяснила Туярыма, шутливо грозя брату пальцем, — что иначе Юрюн уже давно женился бы на ком-нибудь другом.

— На тебе, что ли?

Нож пролетел вплотную к уху Кюна. Вонзился в ствол молоденькой елки, задрожал, затрепетал.

— Ну и дура, — спокойно заметил Кюн.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});