Увязнуть в паутине - Зигмунт Милошевский

— В каком-то смысле это правда, — усмехнулся Шацкий. — И клянусь, что не вру. Боюсь, что тобой смогут воспользоваться, чтобы ударить в меня. Если же речь идет о влюбленности — поверь мне, все совершенно не так.

Моника еще крепче прижалась к нему.

— Но ты останешься? Ну хоть это ты же мне должен…

Ранее он представлял эту сцену во всех возможных вариантах, но такого сценария просто не предвидел. Сейчас он шел за девушкой через коридор в спальню, и внезапно ему захотелось расхохотаться. Шаркаешь, подумал он. Шаркаешь ногами, словно сатир с кривыми волосатыми ногами. Шаркаешь и топчешься словно вечно желающая трахаться обезьяна конобо с красным задом. Словно старый пес, почувствовавший суку. Словно идиот среднего возраста. Нет в тебе ничего человеческого.

Когда же Моника открыла перед ним дверь в спальню и кокетливо усмехнулась, Шацкому пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы не рассмеяться во все горло.

Они были очень нежными, искали себя словно старшеклассники, но не как зрелые люди, решившие отправиться друг с другом в постель. Расстегивая пуговки ее шортов, глядя, как Моника приподнимает попку на кровати, чтобы стащить их с себя, как впоследствии стаскивает через голову футболку с репродукцией Хоппера — Шацкий испытывал лишь хладнокровную заинтересованность. А через мгновение, лежа голым рядом с Моникой и поглаживая ее тело — он перестал чувствовать что угодно.

Прокурор был перепуган. Он знал, что Моника очень красива. Что она молодая. Что она аппетитная. Что она другая. И прежде всего — иная. Он сам видел, как оглядываются на нее мужчины. Десятки раз он представлял себе все участки ее тела. А теперь, когда это тело лежало перед ним с надеждой на секс, ему сделалось совершенно все равно. И Шацкий был перепуган тем, потому что неожиданно до него дошло, что может не справиться как мужчина. Его тело не желало ее тела и совершенно безразлично воспринимало все предпринимаемые мозгом усилия. Его тело не желало изменять. И если бы не мысль, что ничего из всего этого не получится, все, возможно, пошло бы иначе. Но та наихудшая из мыслей, какие могут появиться в мыслях мужчины, вызвала, что он одеревенел. К сожалению, не в ключевых зонах. Всего его наполовину заполняла паника, а наполовину — стыд. Телесному желанию места не оставалось.

Ему хотелось исчезнуть.

В конце концов, Моника заставила Шацкого поглядеть на него. Удивительно, но она улыбалась.

— Эй, дурачок, — сказала она. — Ты знаешь, я бы могла лежать вот так рядом с тобой неделями, и я была бы счастливейшей женщиной на свете?

— Я болен, — подавлено выдавил он из себя. — И принеси бритву. Я уже не хочу жить.

Моника рассмеялась.

— Глупышка ты и зажатый словно гимназист. Прижмись ко мне, и мы поспим несколько часов. Вот уже сколько дней я мечтаю лишь о том, чтобы проснуться рядом с тобой. Тебе никогда этого не понять.

А он и не понимал. Ему хотелось умереть. Моника заставила его повернуться на бок, сама прижалась к нему и практически сразу же заснула. Странно, но и он сам, раздумывая, спит ли она настолько крепко, чтобы можно было смыться, сам тоже провалился в сон.

Очнулся Шацкий через несколько часов, весь вспотевший от жаркой ночи. В первый момент он не мог понять, где находится. Перепугался. Но ненадолго.

Было — ну что же — быть может, и не фантастически, но прилично. В ключевой момент ему вспомнился рассказ знакомца по лицею, что наконец-то добрался до девушки, о которой мечтал много лет, пришел на следующий день на занятия и все еще задумчивый, на перекуре признался.

— А знаете, пацаны? Гораздо больше было кайфа, когда я в сортире дрочил на нее в кулак.

Снова пришлось прикусить губу.

Часы в ситроене показывали начало шестого, солнце стояло довольно высоко, когда Шацкий парковался у своего дома на другом берегу. Он тихонечко зашел в квартиру, разделся в прихожей, запихнул белье на самое дно корзины, чтобы Вероника не почувствовала запаха другой женщины. В их салоне-спальне на столе лежала перевязанная тонкой ленточкой компьютерная игра — новейшая часть Spliter Cell. И записка:

«Моему шерифу. В».

Шацкий горько усмехнулся.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

суббота, 18 июня 2005 года

Санитарные службы всех стран Европейского Союза выводят из продажи все потребительские продукты, содержащие перец чили, куркуму и пальмовое масло. Они были заражены канцерогенными красителями. По результатам исследований можно сделать вывод, что россияне не замечают жестокой цензуры в государственных средствах массовой информации. Врачи на конференции в Торуни признали, что польки менее сексуально активны, чем немуи или француженки. Вот уже тридцать процентов женщин страдает от фригидности. Команда IPN победила в стрелковых соревнованиях сотрудников охранных фирм. Леппер дает понять, будто бы Белька, Бальцерович[139] и Цимошевич сотрудничали со Службой Безопасности. Последний из вышеуказанных тем временем развлекается вместе с семейством Квасьневских на именинах у Леха Валенсы. Действующий президент вручил президенту бывшему бутылку красного вина. В Варшаве, лидеры нормальности — Роман Гертых, всеполяки и скинхеды из ONR[140] — маршировали на устроенном ими же параде. При этом они кричали: «Педофилы и педерасты — Европейского Союза энтузиасты!». Варшавяне и гости столицы этой ночью могли посещать музеи и художественные галереи, а в метро послушать, как названия станций на корявом польском языке объявляют дети беженцев. Максимальная температура — 18 градусов, пасмурно, небольшой дождь.

1

То, каким образом Шацкому удалось пережить пятницу, даже для него оставалось загадкой. Он проснулся — а точнее, его разбудили — с головной болью и температурой чуть ли не тридцать девять градусов. Когда он сполз с кровати, чтобы вырвать, то по дороге в туалет чуть не потерял сознание, пришлось усесться на полу в прихожей, чтобы исчезли черные пята перед глазами. Он позвонил на работу, что будет позднее, принял две таблетки аспирина и вернулся в кровать, где — вот в этом был уверен — не уснул, а просто провалился.

Проснулся Теодор в два часа дня, принял душ и поехал в прокуратуру. Во время подъема на свой третий этаж ему пришлось останавливаться каждые несколько ступенек, чтобы отдышаться. Сам он себе объяснял, что с ним ничего не случилось, что это реакция организма на концентрированную порцию эмоций, которую обычно получаешь в течение нескольких лет — и никак не одних суток. Но после того лучше он себя никак не почувствовал.

Только лишь усевшись за столом, он включил мобилку. Проигнорировал эсэмэски от Моники и прослушал сообщения от Олега, который уже несколько раз записывал их на голосовую почту; каждый раз все более сердито, в последний раз он уже чуть ли не орал, что если Шацкий немедленно не ответит, он объявит его в розыск.

Шацкий позвонил полицейскому и узнал то, о чем подозревал еще со времени визита у капитана Мамцажа. То есть, теоретически он и не должен был испытывать чувство, будто все это застало его врасплох, тем не менее, по спине пробежал холодок. Всегда, когда правда о преступлении делалась явной, Шацкий чувствовал не удовлетворение, но тошнотворную печаль. В очередной раз оказывалось, что людское существо погибло не случайно. Что чьи-то воспоминания и надежды погасли в то краткое мгновение, которое было нужно острому концу вертела, чтобы продырявить глаз и пробить тонкую в этом месте кость черепа. Можно ли что-то почувствовать в такой момент? Долго ли еще сохраняется сознание? Врачи говорят: умер мгновенно. Но вот только кто это может на самом деле знать? Что сам бы он почувствовал, если бы гэбистский сукин сын потянул вчера за спусковой крючок?

Шацкий отогнал от себя мысль, вызвавшую, что его дыхание вновь сделалось неглубоким, быстро записал на листке перечень дел, которые следовало устроить, и позвонил Кузнецову, чтобы тот приготовил место, необходимое для проведения процессуального эксперимента. После того он поочередно связался с Цезарием Рудским, Эузебиушем Каимом, Ханной Квятковской, Барбарой Ярчик и Ядвигой Теляк. На сей раз все пошло легко.

Все приняли звонок. Вот интересно, если что не идет, то не идет ничего, а если начинает складываться — то неожиданно все нам способствует.

— Дай Боже, чтобы это оказалось правдой, — произнес Шацкий вслух, нервно перебирая пальцами. — Дай Бог.

Он лаконично отчитался перед своей начальницей в том, что собирается сделать, ничего не упоминая о событиях предыдущего дня и не ожидая, пока ее изумление переродится в ярость, и вышел на заранее договоренную встречу с Еремияшем Врубелем. К котоподобному докторишке у него еще оставалось несколько вопросов.

Шацкий играл ва-банк. Если все пройдет, до вторника следствие будет закрыто. Если нет — придется отложить его на полку. Понятное дело, что иным путем было бы выслеживание «ОДЕСБЫ», но вот этого, к сожалению, он сделать не мог.