Аноним (СИ) - Тедеска Нави

Мужчина замер, точно небесным громом поражённый, его рука сама опустилась на спинку ближайшего ряда деревянных лавок, ища хоть какой-то опоры. Теряя почву под ногами, ощущая лёгкое головокружение, он тяжело опустился на скамью, не сводя глаз с прекрасного юноши.

Ангел молился так красиво и истово, полагая в свой чувственный шёпот всю душу до донышка, и когда изредка целовал крупный, грубой работы, деревянный нательный крест, его сладкие, чуть розоватые уста касались его с трепетом и бесконечной верой. Рука юноши была так изящна и нежна, что мужчина задержал дыхание, когда тот так скромно и невероятно чувственно крестился, и месье Русто не дышал всё то время, как ангелоподобный припал к ногам распятого Христа, с чувством целуя пальцы, а затем, поднявшись с колен и повернувшись, встретился с ним туманным взглядом широко распахнутых ореховых глаз.

Небеса рухнули на землю, хляби небесные разверзлись, погребая мужчину под кипящими ливнями лавы, неся заслуженную кару. Его и без того нездоровое сердце пропустило несколько ударов, пока он смог совладать со своим лицом и выдавить заинтересованную улыбку.

Тёмные, идеальной миндалевидной формы глаза словно отражали свет сотен зажженых в соборе свечей. Ангел смотрел на него с невыразимой нежностью и грустью, а чувственные губы так легко улыбались, что душа мужчины, чёрная, схваченная тленом, поплыла, заныла, и одинокая слеза тоски по молодости и красоте собралась в уголке глаза, сбежала по щеке и затерялась между сухим ртом и острым углом подбородка.

Прошли века и тысячелетия, а они всё смотрели друг на друга, ведя один лишь им понятный беззвучный диалог.

Наконец, ангел еле заметно кивнул мужчине, чуть прищуривая веки, отчего его взгляд вдруг стал вызывающим, дерзким, совершенно не ангельским. Крылья его носа вздрогнули, затрепетав, и, лукаво улыбнувшись, сильнее растягивая уголки губ, он беззвучно вышел через небольшую дверь сбоку от алтаря. Та, вероятно, вела во внутренний двор монастыря, куда посторонним ход был заказан. Но не это остановило мужчину от того, чтобы бессознательно податься всем телом вслед ангелоподобному юноше.

Бессилие, полная эмоциональная опустошённость и крайнее нервное возбуждение оглушили настолько, что Жаккард Русто не мог совладать даже со своими ногами и телом, чтобы подняться со скамьи. Он был бескрайне взволнован и слышал лишь колотящееся сердце, ощущал только звонкую пустоту своей головы. Никогда и никто ещё не производил на него столь сильного впечатления. Ни одного послушника он не желал так сильно, как возжелал сейчас этого ангела…

Мужчина прикрывал глаза, вызывая вновь и вновь поразивший его чудесный образ ангела перед собой, ощущая небывалую прежде эрекцию и общее возбуждение всего тела, не в пример внутренней опустошённости. Это было настолько забытое ощущение, что месье Жаккард Русто вдруг ясно осознал, что пойман в сети.

Он узнает об этом мальчике всё. Узнает и добьётся его благосклонности, чего бы ему это ни стоило.

****

Джерарда била нервная дрожь от волнения и перевозбуждения, и он едва дождался, пока пожилой извращенец покинет собор, сумев, наконец, подняться на ноги.

Он готов был взорваться от распирающих его чувств: гордости, облегчения, невероятной радости за то, что добыча клюнула и их план начал воплощаться. Наблюдая за всем со второго этажа над входом в собор, где находилась лестница и балкон для органиста, поднимающегося к своему инструменту, да звонаря, забирающегося ещё выше, на башню к колоколам; он видел каждую деталь, каждую мелочь этого спектакля. Таясь и не имея права голоса, он лишь смотрел: жадно, волнуясь и сопереживая, гадая — удастся или нет.

Фрэнк сыграл великолепно. Все три фазы были пройдены, как по маслу. Он сделал всё, чему наставник учил его. Воплотил в самом лучшем качестве, и Джерарду было, чем гордиться.

Щелчок — и двери храма открылись подобно занавесу в театре, являя заинтересованному взору невероятно атмосферную картину. Всё было рассчитано до мелочей. Положение тела, падающий свет, наклон головы и излом рук, каждая деталь была чётко и дотошно спланирована, а затем — отрепетирована долгими весенними вечерами. Фрэнк сыграл живо, трепетно, без какой-либо механичности, чем сильно удивил Джерарда. Такой тонкой, такой чувственной игры он не ждал в самый первый раз и был более чем удивлён. Два щелчка — и недвижная, статичная фигура пришла в движение, заканчивая молитву. Вся грация тела, спрятанного под рясой, вся томность теперь шли на выручку актёру. Он посылал знаки, которые не мог пропустить заинтересованный, очарованный первым шагом — атмосферой — человек. «Я томлюсь», — кричали они, «Я одинок и жажду утешения». Всё это являлось финальной подготовкой к последней стадии. Три щелчка — и вот он, словно выстрел пищали, — один лишь верный взгляд, одно направленное попадание, и в голове жертвы не осталось ни одной здравой мысли, кроме вожделения и похоти. И как же был удивлён Джерард, когда увидел новую, ими не проработанную, четвёртую стадию, неожиданно привнесённую Фрэнком. Эта заключительная дерзость, приправленная любопытством, точно бросающая вызов. Как он вообще додумался до этого? Если сравнивать с рыбной ловлей, то это очень походило на тонкую и умелую подсечку, после которой добыча увязала в крючке настолько сильно, что не имела никакой возможности освободиться. Леска была упругой и крепкой, и путь у Русто оставался теперь только один — быть вытащенным из своей привычной среды, оказаться выпотрошенным и съеденным.

Ослабив кружева ворота-жабо под шеей, Джерард легко спустился по крутой лестнице пустого собора, чуть затаив дыхание, прошёл вдоль рядов скамей, замедлил шаг у распятия и так же бесшумно, подражая походке своего протеже, скрылся за маленькой дверью, направляясь в келью Фрэнка.

****

— Я провалился… Провалился, — не переставая, шептал Фрэнк, меряя шагами маленькую комнатку, — Господи, я ненавижу себя… Бездарность…

Он не заметил, как оказался в комнате не один.

— Что я слышу, мой мальчик? — Джерард почти мурлыкал весенним котом, подходя ближе и опускаясь на узкую твёрдую кровать. — Что за самобичевание?

— Это был провал, Джерард? Я сыграл ужасно? — с волнением и лёгким испугом спросил он наставника, останавливаясь рядом и хватая того за руку.

— Успокойся, Фрэнки, — Джерард нежно накрыл его ладонь теплом своей. — Это было лучшее, что я видел когда-либо. Ты был превосходен. А насколько воодушевился наш дорогой месье Русто, я не берусь судить. Он не мог даже встать сразу — так ты его очаровал. Сидел, собирался с силами, а я проклинал его впечатлительность, потому что спешил скорее оказаться рядом с тобой.

— Вы не лжёте? — с недоверием спросил Фрэнк. Ему до последнего казалось, что он был неубедителен и жалок. — Когда мы смотрели друг на друга, его лицо было точно маска, а мои глаза уже начинали слезиться от немигающего взгляда, эта чёртова улыбка свела губы, поэтому в конце я выдал непонятно что — простите меня!

Джерард вдруг неожиданно звонко расхохотался.

— Тише, тише, месье Джерард, уже поздно и нам запрещено шуметь. Прошу вас… — залепетал Фрэнк, с опаской поглядывая на дверь. Длинная анфилада коридора являлась общей для множества комнаток-келий, куда выходили все двери. Комнатки были маленькими — размером с кровать и небольшой письменный столик для занятий. Послушников держали в максимальной строгости.

— Прости, мой мальчик, — взял себя в руки Джерард. — Ты говоришь, что последний взгляд и дьявольская улыбка вышли случайно?

— Да. И я подумал, что провалил всё из-за них. Просто лицо невозможно устало, губы свело и глаза начали слезиться. Я боялся, что разревусь или уйду с перекошенным лицом, простите… — сконфуженно закончил Фрэнк.

Джерард сдавленно прыснул, с силой закрывая рот рукой.

— Ты знаешь, что ты невероятный везунчик? Словно сами ангелы присматривали за тобой и нашёптывали правильные действия. Твой заключительный взгляд сразил старика наповал, я уверен в этом. Теперь он будет приезжать каждый вечер с одной лишь целью — ещё раз встретиться с тобой, увидеть тебя, притронуться… — голос мужчины вдруг понизился, сел до шепота, а рука бесконтрольно скользнула от колена Фрэнка по бедру выше, шурша по грубоватой ткани рясы.