Товарищ маузер - Анатоль Имерманис

Оба умолкли. Временами из-за туч выплывал тонкий серп месяца, и тогда среди кустов смутно вырисовывались фигуры людей. На фоне ночного неба неприступной крепостью вытянулись темные, угрюмые корпуса тюрьмы.

– А тебе не приходит в голову, что мы можем живыми и не выйти из этого боя? – спросил вдруг Атаман.

Робиса передернуло – он только что сам подумал об этом же.

– Чудно… – продолжал Атаман. – Обычно в самых страшных переделках я никогда не сомневаюсь в том, что выживу. А сегодня у меня такое чувство, будто одной ногой я уже в могиле. Вот умру, а какой в этом смысл? Смогут ли это оценить те, что придут после нас? Быть может, многие будут такими же мелкими людишками и трусами, как и некоторые нынче?…

– Так мы за то и боремся, чтобы люди стали благороднее, – промолвил Робис. – Они и сами станут лучше, если дать им человеческую жизнь.

Из-за кустов выбежал Брачка:

– Телефонная линия, братишки, перерезана начисто!

Робис передал по цепи команду, и от темных могил отделились темные тени. Казалось, покойники поднялись на бой с живыми. На самом же деле это жизнь готовилась к бою со смертью.

2

С тех пор как Дина узнала, что ей тут оставаться недолго, камера стала казаться светлее и шире. Мысленно она уже распрощалась с тюрьмой, распрощалась как с врагом, но в то же время и как с другом. Здесь она поняла, что ее не сломят никакие испытания. Может быть, внутренне она иногда и дрогнет от страха – в конце концов она ведь молода и ей хочется жить, – но голову все равно не склонит.

Тишину нарушил резкий металлический звук. Вначале Дине показалось, что это надзиратель собирается открыть камеру. Что ему надо в такое необычное время? Девушка невольно оглянулась на кровать, где под тюфяком хранилась хлебная бомба, и вдруг с облегчением вспомнила, что недавно ее съела.

Надзиратель не входил, но шум у двери не стихал. Да и похоже было на то, что звенят не ключи, а какие-то инструменты. Что они там делают?…

Она вдруг поняла и обмерла. Меняют замки! Кто-то предал! И в этом, несомненно, виновата она. Не зря предупреждал ее Атаман, что она должна молчать. Исправить ошибку уже поздно. Остается одно – предупредить товарищей. Писать нельзя – записку может перехватить предатель.

Надо искать другой путь!…

Дина принялась изо всех сил колотить в железную дверь. Ее маленькие кулаки уже были разбиты в кровь, но отчаяние заглушало боль. Она била и кричала до тех пор, пока дверь наконец не отворилась.

– Я тебе покажу, как бесноваться! В карцер захотела, дрянь?

Дине было безразлично, что с ней будет дальше. Она добилась своего и теперь закричала так, что раздалось на весь корпус:

– Предательство! Меняют замки! Предательство!…

Крик девушки донесся до Парабеллума. О предстоящем нападении знали только трое – Дайна, он и… значит… предатель. Не умом дошел Парабеллум до этого убеждения, а сердцем. Колебания и сомнения многих дней неожиданно перешли в глубокую уверенность. Прежде чем Лип Тулиан успел схватиться за свой браунинг, руки Парабеллума уже стиснули мертвой хваткой горло предателя.

Лишь в последний миг надзирателю удалось спасти Липа Тулиана. Не зная, как быть с полумертвым арестантом, он притащил его в пустую камеру и по привычке запер. Потом повел Дину вниз, в карцер.

3

Тени одна за другой скользили вдоль наружной стены и замирали у ворот тюрьмы. Решающий момент. В этом напряженной, неестественной тишине у железнодорожной насыпи послышались шаги. Там занимали позиции бомбисты Фауста.

Атаман вложил ключ в скважину замка.

– Кто идет? – спросил сонный голос.

– Что, начальство не узнаешь? – ответил Атаман, подражая немецкому выговору Людвига.

Не успели часовые высказать свои сомнения, как уже лежали связанные, с заткнутыми ртами. Бесшумно боевики двинулись дальше. И вдруг глухой удар – у Брачки из-за пояса выпал топор. Он нагнулся за ним, и это спасло его от затрещины Атамана.

– У, растяпа! – еле слышно прошипел Атаман. – Брось его, стрелять помешает!

Но Брачка не послушался. Он сунул топор в руку Лихачу и шепнул:

– Пригодится еще, поверь мне!

Кругом было тихо. Можно было отправляться дальше. Робис подал знак. И пятьдесят человек, словно хорошо обученные солдаты, рассыпались вдоль забора, за которым светились окна административного корпуса. Огневое прикрытие было обеспечено. Лишь теперь Робис со своей группой пересек двор.

Дверь корпуса. Очередное и самое трудное препятствие. Удастся ли его преодолеть? Вдруг Робис выкинул нечто такое, что привело остальных в полное замешательство, – он громко забарабанил в дверь:

– Быстрее, тревога! Боевики напали!

Дверь тут же распахнулась. Короткая схватка с часовым, и путь свободен. Робис бросился к ближайшей камере. С замиранием сердца он вставил ключ в замок. А если Фауст привез не те ключи? Поворачивается. Значит, те! Ну, теперь уж помехи не будет!

Робис стал на пороге. Он еще никогда не был в тюрьме. Маленькая, полутемная камера. Тусклый свет дежурной лампочки едва освещает скрюченное на койке тело.

– Выходи быстрей!

Ответа не последовало.

– Ты свободен, товарищ, разве не веришь?

– Не могу двинуться. Я совсем разбит, – донесся в ответ искусственно приглушенный голос.

Но Робис все-таки узнал этот голос – Лип Тулиан!…

– Проклятье, ключ не подходит! – раздалась чья-то брань.

И словно эхо с другой стороны:

– Не годится, не открывает!

Робис выбежал, захлопнув за собой дверь. Не может быть! Он подскочил к Лихачу и вырвал у него из рук ключ. Попробовал на одной камере, на другой… Изнутри люди бросались к дверям с криком:

– Сюда, сюда! Освободите!

Но что толку? Ключ даже не влезает в скважину. И так повсюду. В эти минуты Робис не мог думать ни о том, почему не подходят ключи, ни о Липе Тулиане. Все его мысли сосредоточились на одном – как быть дальше?

– Откройте! Освободите меня! Почему меня не выпускают? – Эти крики раскаленными иглами впивались Робису в мозг.

– Робис! – Кто-то из заключенных узнал его по голосу. – Это я, Фредис, с завода Пола. Помнишь, мне дали двадцать?!

Но он не мог им помочь. Решение было принято – бесповоротное, быть может жестокое, но единственно правильное.

– Товарищи, тихо! – крикнул он. – У нас нет ни времени, ни инструмента. Мы сможем освободить только смертников.

Крики, раздававшиеся со всех сторон, смолкли. Только из девятой камеры все еще слышался голос отчаяния:

– Робис, ты что, забыл меня? Ведь я – Фредис…

Потом и он затих. Зато на первом, втором, третьем… на всех этажах сразу раздался призыв:

– Парабеллум, Гром, отзовитесь!