Письма к тайной возлюбленной - Тони Блейк

Она понимала, что должна была бы положить их обратно.

Но разве она способна это сделать? Разве она сможет?

Вероятно, это делает ее не таким хорошим человеком, каким ей хотелось бы быть, но она не смогла удержаться, чтобы не прочесть первую строчку… а потом вторую…

А потом… она не смогла оторваться. Ее заворожили его простые слова — странная, нежная красота мыслей, которые он переносил на бумагу, образы, которые возникали в его воображении.

И она продолжила читать… И не могла оторваться. Одно письмо, потом следующее…

Но скоро она заметила, что по-прежнему мало что знает о Джине: в письмах не упоминалось ни единой подробности, не было ни одного воспоминания о моментах, которые они пропели вместе, ни одной ссылки на то, что они разделили… Ничего!

Единственное, что эти письма сказали Линдси про Джину, — это то, что ее опасения были вполне обоснованными. Кем бы ни была Джина, Роб ее любил, любил по-настоящему. Как и в том первом письме, которое она прочла (а оно действительно нашлось здесь, среди остальных), это ощущалось в каждом грустном, мудром слове. Письма не были датированы, но их оказалось очень много, причем немалая их часть — больше, чем хотелось бы Линдси, — казались недавними: бумага была хрустящей и новой.

Линдси уже начала надеяться, что Роб тоже ее полюбил. Даже после того письма, которое она прочла тогда ночью. Но это все меняло. Писем было очень много. Невыносимо много. Не приходилось сомневаться в том, что Джину Роб любит сильнее. Иначе и быть не может: ведь он любит ее уже столько лет! Это Линдси тоже поняла по тому первому письму, но почему-то это стало казаться гораздо более серьезным, когда она увидела, как пожелтела от времени бумага — даже начала рваться на сгибах. Его любовь к Джине уходит очень далеко и глубоко.

Да кто же она такая?

Не та девушка, с которой он встречался подростком: ту звали Карен. Но может быть, это кто-то другой из тех времен, до тюрьмы? Неужели Джина настолько безвозвратно разбила ему сердце, что ему невыносимо даже говорить о ней?

Линдси со вздохом провела кончиком пальца по его подписи на одном из писем: «Со всей моей любовью, Роб». Так было подписано каждое письмо. Он отдавал ей всю свою любовь. Всю!

Может, было глупо столько об этом думать — но разве она могла не думать? Конечно, после того, как она нашла то первое письмо, ей удалось запихнуть это в какой-то далекий уголок сознания, но теперь она сидела в тесном чулане и ощущала острую тошноту, понимая как глупо было в него влюбляться, надеяться, что между ними что-то есть, надеяться на какое-то продолжение. Прямо перед ней стояла полная коробка писем, которые убеждали ее в совершенно противоположном.

А она еще попросила Бернарда заказать побольше обуви на тот случай, если она решит остаться. Потому что она всерьез об этом думала. Если честно, то она уже почти на это рассчитывала, потому, что с чего бы ей уезжать из этого городка, который она успела полюбить, — и от этого мужчины, которого она успела полюбить?

Теперь совершенно ясно, что она поспешила и была слишком оптимистично настроена.

Линдси сложила очередное письмо и положила на стопку уже прочитанных. А потом она потянулась за следующим, хотя читать их было больно — словно она добровольно себя пытает.

Но внезапно это стало просто необходимым. Может быть, это поможет ей осознать, что ей нужно непременно расстаться со всем этим — расстаться с ним. Ей надо перестать проводить ночи вместе, в его постели, в его объятиях. Нужно, чтобы это снова стало просто сексом, просто возвращением к интимной жизни.

Способна ли она теперь это сделать? Реально ли это вообще? Линдси не могла сказать. Одно она знала точно: она не сможет пережить новую рану. Слишком недавно была предыдущая.

Как глупо было привязываться к парню, когда после разрыва с Гарретом прошло так мало времени.

И разрыв с Гарретом она забыла гораздо быстрее, чем могила надеяться. А вот с Робом… почему-то она была уверена, что все окажется не так просто. Гаррет оказался болваном. А вот Роб… Роб оказался просто чудесным человеком.

Она вынула из коробки следующее письмо — на этот раз оно было написано на обрывке желтого листка из адвокатского блокнота, — приготовилась снова почувствовать всю ту любовь, которой будет дышать каждое слово, и начала читать.

И тут одно-единственное письмо все изменило. По этому письму она вдруг поняла, кто такая Джина.

«Милая Джина!

Сегодня у тебя день рождения. Я гадаю, устроили ли тебе праздник. Я представляю тебя среди массы шаров — красных, синих, желтых — и горы подарков, перевязанных широкими блестящими лентами.

Мне трудно поверить, что тебе уже пять. Там, где я нахожусь, время стоит на месте: ничто не меняется, ничто не движется. Мне приятно думать о том, что ты растешь, играешь, прыгаешь со скакалкой, пляшешь… просто живешь. Это напоминает мне о том, что есть места, где гораздо лучше, чем здесь.

Какого цвета у тебя глаза? На фотографии, которую твоя мама прислала мне, когда ты родилась, они были голубые, но я где-то читал, что этот цвет может поменяться. Мне нравится представлять себе, что они карие, как мои. Тогда мне кажется, что ты носишь особой какую-то частичку меня, пусть сама ты никогда об этом и не узнаешь.

Сегодня я соорудил в мастерской кукольный домик, а Гленн красиво его раскрасил, сделал ему красную крышу. Наверное, в этом нет никакого смысла: я ведь знаю, что ты никогда его не увидишь. Но я думаю о тебе, Джина, всегда думаю о тебе. С днем рождения!

Со всей моей любовью,

Роб».

Глава 15

Боже! О, Боже!

Джина — его дочка.

Тот ребенок, от которого он отказался, потому что так будет лучше для нее.

Когда он рассказывал Линдси об этом, ей было видно, что ему больно, — но такого она даже не подозревала… Он отказался от нее, и скучал по ней, и любил ее, и все эти годы говорил ей об этом в письмах, которые никогда не отправлял!

Линдси быстро подсчитала в уме все сроки. Робу тридцать пять, а ребенка Карен он сделал в восемнадцать. Значит, сейчас Джине… примерно шестнадцать. О Боже! Он тосковал по ней и стремился быть ей отцом шестнадцать долгих лет!

Линдси трудно было дышать. Не столько от облегчения — что Джина ему не возлюбленная, — сколько от боли за него. Она никогда не была в роли родителя, и потому ей даже трудно было представить себе, какое ощущение потери преследовало его все эти годы. Она еще раз перечитала строки, написанные о пятом дне рождения Джины, — и по ее щекам медленно покатились слезы.

Линдси не знала, сколько времени она провела за чтением. Час? Два? Она дошла уже почти до дна коробки, когда дверь чулана открылась, и, подняв голову, она увидела взъерошенного Роба, который стоял в дверях и, сузив глаза, смотрел на пачку писем.