Колодезь - Святослав Логинов

— А!… — заорал он. — Где наша не пропадала!… — и метнул за борт торбу с пожитками и собранными в дорогу харчами.

— Правильно! — громовой голос атамана перекрыл нарождающийся гул народа. — Кто не баба — айда за мной!

Толпа не успевших загрузиться казаков хлынула на струги. Один за другим корабли отваливали от бревенчатых причалов и, поймав речную струю, поворачивали к морю. Люди на берегу молчали и часто крестились.

* * *

Первую ночь в море провели на небольшом островке, с которого хорошо был виден астраханский берег. Располагались под вольным небом, у костров. По разрядам никто не бился, сидели вольницей, кому с кем веселее. Семён пристал возле того же костра, что и Игнаха, — всё знакомая душа. А так народ у огня подобрался пёстрый, со всячиной. Звончее прочих выдавался Орефа — мужик из-под Нижнего, слывший колдуном и чуть ли не волхвом. Сам Орефа о том распространялся больше всех, пугая близким знакомством с богородицей и со стародавним богом Гориновичем, что в реке Яик живёт и может по своему хотению послать вольному люду удачи и всякого богатства, а может и отдать в руки властей, а то и просто потопить в полуаршине от берега вместе со стругом и всем добром. Припомнив утренние события, Орефа принялся было врать, будто Степан Тимофеевич по его, Орефиной, указке отдал девку в жертву Гориновичу. Никто Орефы не поддержал, неладная история смутила всех. Пошедшие с Разиным люди готовы теперь были идти за ним хоть в преисподнюю, но всё же первая невинно загубленная душа, скрепившая воровское братство, смутила очень многих.

Не услыхав одобрения, Орефа немедленно озаботился другими делами.

— Будь моя воля, — привычно кипятился он, люто посверкивая серыми глазёнками, — я бы их всех собственной рукой порешил!

— Кого? — сонно спросил один из казаков, поворачиваясь к огню озябшим боком.

— Да инородцев, погань пришлую! Всю Россию осели, по кускам разворовывают? Куда ни плюнь — всюду чужаки, родного, святоотеческого в заводе не осталось. Кровь сосут, что упыри ночные… да мне богородица сама жалилась, что упыри они и есть. Кровь в них нерусская, вот они на Русь и злобствуют. А царь им земли даёт да чины.

— Чего ж тогда даёт? — спросил из темноты тот же ленивый голос.

— Да уж я-то знаю, кто царю глаза отвёл! Знаю, кому вера православная поперёк глотки стала! Господь терпит до поры, а они и пользуются. Понасело на нашу шею инородцев, татарове поганые да калмыки: Аксаковы, Корсаковы, Карамзины, Бекетовы, Тургеневы — всё инородцы, позор и поношение Русской земли! Ещё немного, так наши умники из-за моря примутся арапов черномазых привозить и русскими обзывать.

— Патриарх бывый, Никон, тоже, говорят, не русский, — подсказал расстриженный поп, которого казаки уважительно звали попище Иванище.

— Из каких он? — заинтересовался Орефа, боевито встопорщив клочковатую бороду.

— А бес его знает… Меря, никак, или черемис.

— А-а… — протянул Орефа, отчего-то сразу потеряв к опальному патриарху интерес. — Это что, а вот теперь немцев понаехало на нашу голову да ляхов, прах их раздери! Достоевские, Лермонтовы, Мусоргские…

— Мусоргские, они татаре, — поправил Иванище. — В Польше тоже довольно татар осело.

— Один шайтан, Русской земле от них никакой пользы. Перебить бы их всех или назад погнать, откуда пришли, вот тогда Русь святая с колен подымется и славой воссияет! А то ведь ещё жиды есть, а от них самый вред происходит христианской вере.

— Христос жидом был, — не удержался Семён.

— Чево?! — Орефа подпрыгнул от негодования. — Да какой же он жид, если он сын божий? Христос — русский! Уж я-то знаю, мне сама богородица говорила.

— Чо она тебе говорила? — радостно вскинулся Игнашка, мигом учуявший, что рядом запахло сварой.

— То и говорила, что Христа она родила от русского.

— Ты, Орефа, не греши, — возвысил голос Иванище. — Богоматерь Христа родила от духа святого.

— А дух, что, не русский?

— От тебя дух не русский, а вонючий! — Тот казак, что цедил слова лёжа и как бы сквозь сон, резко сел и, глядя на Орефову безумную харю, с расстановкой произнёс: — Дурак ты, Орефа, вот что я тебе скажу по секрету, чтобы все соседи слышали. И волком на меня не смотри, я на твой дурной глаз плевал с высокой каланчи. Кузнеца не сглазишь. Я и не такие ковы, как твои, походя расковывал.

— Это с чего же я дурак? — нездорово ощерился Орефа. — Ты же, Онфирий, сам говорил, что бояре Россию вразнос продают.

— Ну и говорил. Только беда не в том, что понаехало на наши головы иноземцев, а в другом вовсе. Вот я — кузнец и знаю, что говорю. Сам посуди, железо мы варим и в неметчину продаём. А как? Крицами и поковками — в штабиках. А что обратно покупаем? Гвозди, скобы, топоры, иглы — всё из нашего железа! А деньга за работу утекает ганноверским мастерам. Ты мне дай, я не хуже гвоздь скую, или пусть немец сюда приедет, здесь в казну налог платит, а я с ним поревную, и ежели что, поучусь, убогий, у него, у разумника. Так нет, такого лакомства они мужику не позволят, лучше переплатят втрое. Тут бояре все одинаковы. Меня воевода Хрущёв по миру пустил, а в нём, никак, ни татарских, ни польских кровей не замечено. Ты лучше погляди, что персы делают? Шелками торгуют какими? — крашеными! Сырец шах за кордон возить не велел, приказал кумач дома варить, а дорогу и набойку катать тоже у себя.

— Вот и славно, — встрял Заворуй. — Нам сразу крашенное достанется.

— А мы чем торгуем? — Онфирий гремел в голос, не слыша Игнашкиных глупостей. — Смолой, дёгтем, мылом, пеньковой куделью, льном непряденым, воском, мягкой рухлядью. Их делать — работа копеечная, грубая. Вот где Россия иноземцам утекает! Лес сведём, руду покопаем — с чем останемся?

— Да у них же назад отнимем, — подсказал Игнашка. — Вот как теперя.

— Эх! — Кузнец сплюнул в костёр и повалился на налёженное место. — Что с вами говорить… Спать давайте. Батька велел с утра в поход быть готову.

* * *

На второй день плавания разбойная флотилия встретила струги Серёжки Кривого, который утёк с Четырёх Бугров от головы Авксентьева. С Серёжкой шли семь сотен казаков, отсидевших зиму на приволжских островах. Корабли сошлись бок о бок, встречу отметили дружным оранием, потом атаманы прямо средь моря устроили совет. Серёжка, мужик смолёный и просоленный, битый людьми и ветрами, казалось, не имел ни званья, ни возраста. Лицом был тёмен, скулами косоват. Чёрная повязка скрывала вытекший глаз. Наряжен второй атаман был ещё пестрей Разина. Расшитый кафтан толстого немецкого сукна, что зовётся брюкиш, шапка на седом бобре, шёлковые шальвары с дегтярным пятном на правом колене, да шамшевые сапожки, в каких ни ходить, ни ездить, а только на пиру красоваться.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});