Может быть, он? - Елена Лабрус

головой Вета. — В общем, с правой ногой настолько всё плохо, что он подумывал её тоже ампутировать, иначе он никогда не сможет ходить.

Я стукнулась затылком о стену. Да, Гарик он такой: он отрежет себе и вторую ногу, не дрогнет, если решит, что так надо. Он сможет.

Но ведь он поднялся. Поднялся! Накрыл ужин. Ждал в моей комнате. Ждал, чтобы сказать что-то важное. Что-то, что мне понравится.

— Если бы я пришла вовремя, то помогла бы ему спуститься. И ничего бы не случилось, — едва слышно ответила я.

Мы так и сидели молча, слепо пялясь в стену, когда вышел доктор.

— Кристина Валерьевна? — обратился он ко мне. — Наши опасения, к сожалению, подтвердились. Обширная субдуральная гематома. Показано хирургическое вмешательство. И нам нужно ваше согласие.

— Моё?!

Доктор посмотрел в бумаги, что держал в руках.

— Вы же Ковалевская Кристина Валерьевна? — Я кивнула, и он продолжил: — На ваше имя составлена доверенность. Вы вправе подписывать бумаги. И вам предстоит принять решение.

— Мне? — выдохнула я.

— Не буду скрывать: вероятность осложнений есть. Мы сделаем всё, что в наших силах, но хочу, чтобы вы понимали…

После слов «летальный исход, отёк, гибель мозга» мне показалось, на какой-то момент я отключилась, по крайней мере, перестала понимать слова, или просто не могла их слышать, но потом словно очнулась.

— Есть вариант не делать операцию?

— В контексте клинической картины консервативные методы лечения не показаны. Полной резорбации кровоизлияния может не произойти. Компрессионно-дислокационный синдром, сдавливание головного мозга, развитие неврологического дефицита.

— Давайте, — протянула я руку.

Размашистым движением поставила подпись и вернула документы.

Выбор без выбора — как это знакомо.

Мы с Ветой вернулись в холл ждать конца операции, я потянулась за телефоном.

— Надо позвонить его родителям. Сказать Вадиму. Сказать… — я сглотнула, не смея произнести имя Миро̀.

Рука бессильно опустилась. Что ему сказать?

Ты моя тишина, Миро̀… Ты не заслужил… Но я…

Я стояла перед выбором без выбора.

Неважно, чего хотела я, неважно какие у меня были планы, сейчас всё было неважно — всё, кроме жизни Гарика.

Судьба решила за нас. И я сделаю, что должна.

Сделаю сейчас, и когда он очнётся, и когда поправится.

«Многопрофильный центр с мультидисциплинарным подходом к лечению различных видов заболеваний центральной и периферической нервной системы», — в сотый раз читала я рекламный плакат, сидя на диванчике в холле, оформленном в фирменных бирюзовых тонах.

Вета спала, откинувшись на спинку.

«На базе клиники имеются отделения различного профиля (лучевая терапия, химиотерапия, онкология и др. специальностей), способные в любой момент помочь в лечении пациента любой сложности.

- Одно из самых мощных нейрореанимационных отделений в стране.

- Активное использование малотравматичных доступов и эндоскопических вмешательств при патологии ЦНС.

- Персонализированная терапия.

- Широкие возможности для проведения малоинвазивной хирургии головного мозга».

Плакат внушал уверенность, хоть и не давал гарантий.

Я допила остатки остывшего кофе и встала, чтобы налить новый, когда он приехал.

— Миро̀, — выдохнула я.

— Что говорят врачи? — протянул он руки, чтобы меня обнять.

— Ещё ничего. Идёт операция, — отстранилась я, не позволив.

Я должна быть сильной. Должна держаться. А у него на груди я не смогу — разревусь, сдамся.

Он замер. Посмотрел на меня пристально.

И всё понял.

— Ясно, — кивнул он. Потом оглянулся. — Я сейчас.

— Ты куда? — удивилась я, когда он уверенно побежал вверх по лестнице.

— Сейчас вернусь, — ответил он.

Я купила ещё кофе и снова принялась перечитывать плакат. Слова «способные помочь в лечении пациента любой сложности» меня успокаивали. Потом подняла глаза и сквозь стеклянные стены на галерее второго этажа увидела Миро̀ рядом с мужчиной в белом халате с бирюзовой отделкой. Они мило беседовали, потом пожали друг другу руки, а потом Миро̀ спустился и подхватил мои вещи.

— Мы куда? — удивилась я и разбудила Вету.

— В платную палату, — поздоровался он с Ветой, трущей ладонями лицо. — Там можно прилечь, вытянуться. Есть ванная, кровать, кресла для посетителей. Гарика привезут туда же, в бокс.

— Но откуда ты, — бежали мы за ним с Ветой, когда широкими шагами он вёл нас в другое крыло.

— Здесь обследовали отца, — коротко ответил он. — И «Экос» один из спонсоров центра.

— …отделения различного профиля: лучевая терапия, химиотерапия, онкология, — стояло у меня перед глазами. А потом в окно я увидела ворота, шлагбаум и вспомнила, как подвозила Миро̀, припарковалась на проезжей части. Тогда я подумала, что это какая-то платная клиника.

— А Гарика точно привезут сюда? — волновалась Вета, обходя небольшую комнату со всеми удобствами, за стеклом от которой было что-то вроде обычной больничной палаты на одного, только оснащённой по последнему слову техники, как в кино.

— Точно сюда, — поставил мою сумку на кресло Мирослав и посмотрел на часы. — Извини, надо бежать. Позвони, как пройдёт операция.

— Да, конечно, — ответила я.

И осталась стоять по центру комнаты, когда он кивнул, слегка задержался в дверях и… ушёл.

Всё же когда мир рушится, это должно быть громче.

— Операция прошла хорошо, — сказал врач. — Пришлось повозиться со старой гематомой, что мы заодно удалили, но в целом всё, что зависело от нас, мы сделали, теперь всё будет зависеть, — он сделал руками движение, которое можно было истолковать как угодно, но не требовало расшифровки. — Не от нас, — закончил он фразу.

Вета уехала домой, а я осталась.

Потом Вета приехала, чтобы меня сменить, но я всё равно осталась.

— Врач сказал от нескольких часов до нескольких дней? — жевала она