Взлет Андромеды (СИ) - Савин Владислав

Повелитель, сколько у нас этих никчемных, ждущих приговора? И сколько наловят завтра? Вели их не казнить, а дать возможность искупить вину трудом. Надо сделать всего лишь….

Это ведь не будет нам стоить ничего. В худшем случае, если на той стороне не заметят или не поймут – у нас, толпа бездельников лишь разомнется работой.

Ван Юнь, беглец из Шанхая.

Я был рожден в провинции Фуйзянь три десятка лет назад. Судьба носила меня почти по всему Китаю, пока десять лет назад я не осел в Шанхае, помощником почтенного господина Лю Вонга, которых служил мистеру Гилмору, по торговым делам. В китайской традиции считаются выше всех Император и его Двор, затем чиновники, затем крестьяне, затем те, кто занят ремеслом – и уже после идут торговцы, ниже их лишь солдаты. Потому, даже когда я заработал неплохие деньги, меня презирали все равно. Я слышал, что в Америке наоборот, человек с деньгами наиболее уважаем – и мечтал уехать туда.

Но я не успел накопить достаточно, чтобы начать свое дело в другой стране – когда в Шанхай вошли коммунисты. Они относились к моему занятию с еще большим презрением, назвав «нетрудовым элементом». Несколько раз мобилизовывали «на трудфронт» – заставляя чинить мостовую и трамвайные рельсы. Затем дозволили торговать, обложив при этом непомерным налогом – я еще мог держаться, и даже получать минимальную прибыль, но о том, чтобы быстро накопить капитал, нельзя было и мечтать.

У мистера Гилмора я научился ценить свободу – делать то, что я сам хочу и когда хочу. Но при коммунистах все было жестко определено – как в старом Китае всем было предписано, по сигналу барабана с городской башни, утром вставать и начинать работу, а вечером так же по сигналу заканчивать, запирать двери и не выходить на улицу. Жители, все до единого, были объединены в «десятки» – не людей, а семей – которые должны были следить за правильностью поведения каждого, и отвечать круговой порукой за любую его вину. Тех, кто показался нелояльным, равно как и чужаков, подвергали допросу в «народной милиции» – после чего случалось, что тех людей больше никто не видел, и не полагалось спрашивать об их судьбе. И каждый день был один час «политсознательности» – когда все должны были учить цитаты из «Краткого курса» Сталина, а затем скандировать их хором – уклоняющийся от этого действия считался большим преступником, чем вор и разбойник! В поиске «врагов» особенно усердствовали те, кто состоял в молодежной коммунистической организации – в большинстве, дети голодранцев, но иногда даже, вполне достойных родителей. Они шныряли везде, как крысы – выслеживали, доносили. Вооружались обычно лишь бамбуковыми палками – но им на помощь быстро прибегал армейский патруль. Да, при коммунистах в Шанхае жить стало легче, особенно нищебродам – больше стало работы (а значит, и сытости), меньше преступности и грязи. Ценой такого ограничения свободы, какого не было даже при Империи – но что значит свобода для тех, кто ее не ценит?

Я решил бежать на юг, где еще остался прежний порядок. По своим делам, я знал тех, кто мог помочь. Таких как я набралось почти два десятка, мы заплатили немалые деньги, американские доллары, чтобы нанять лодку и проводников. Проплыли мимо Наньчана до Ганьчжоу, высадились на берег, и тут нас схватили солдаты. Это были коммунисты – они забрали у нас все деньги и ценные вещи, но не в собственные карманы, а тут же по описи сдали старшему. Солдаты прежнего правительства тоже ограбили бы нас, взяв половину или даже большую часть – но с ними можно было бы договориться.

Нам объявили, что попытка бегства с коммунистической территории, это уже смертный приговор – но мы можем искупить трудом свою вину. И нас погнали в «трудовой лагерь» – где кормили, и даже неплохо, но выходить за ограду иначе, чем на работу, было запрещено под страхом смерти. Мы чинили дороги и мосты, это была тяжелая работа, особенно для тех, кто к ней прежде был непривычен – обязательные часы политзанятий теперь казались нам счастливым временем отдыха. Рядом с нами работали и мобилизованные из местного населения – но у них была привилегия, ходить без конвоя. А за нами следили солдаты, и если кто-то из нас падал без сил, его могли жестоко избить, а кто отказывался работать, тех расстреливали. Причем нашей стражей обычно были даже не коммунисты, которые считались элитой, вроде гвардейцев, а бывшие правительственные солдаты, из пленных или перебежчиков; они были самыми жестокими надзирателями, выслуживая свое прощение.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Бежать было невозможно – повсюду были коммунистические войска. Тех, кто пытался и были пойманы – расстреливали перед общим строем. Плохая смерть – у нас в Китае, достойному человеку подобает умереть в своем доме, в преклонных годах, в окружении детей и внуков, и быть похороненным рядом со своими предками. А не так – без памяти, могил, и даже имен.

В тот день нас заставили копать громадные ямы – как сказал офицер, «противоатомные укрытия для техники». Место тоже выбрал тот офицер – на северном склоне холма, в трехстах шагах от вершины. Сказав нам – если плохо выкопаете, то все сгорите. И еще добавил – тех, кто будет лениться, привяжут к столбам там, на вершине, чтобы после по их останкам изучить поражающее действие Бомбы. Там и правда стали вкапывать столбы, из железнодорожных рельс – «деревянные сгорят, а эти останутся». Тогда я решил бежать – мы ведь считались не просто мобилизованными, а «штрафные», и если коммунистам нужны жертвы, то кого они выберут, скорее всего?

Нас было десять – и всего один солдат надзирал, как мы работаем. Я ударил его лопатой по голове, и взял винтовку. После этого у всех нас не было выбора – расстреляли бы всех, если бы поймали. И повезло, что трое из нашего десятка оказались местными – они знали тут все тропинки. Я был рад, когда нас наконец окликнули американские солдаты. Хотя они приняли нас за коммунистических шпионов – избили и хотели пристрелить. Но я говорю по-английски, и сумел объяснить офицеру, что мы не шпионы, а заключенные, бежавшие с коммунистической каторги. Я говорю чистую правду – чем мне поклясться, чтобы вы мне поверили?

Я прошу вас лишь об одном, господин американский офицер. Возьмите меня в Америку – страну свободы! Где человека ценят за его ум и капитал, а не принадлежность к сословию и верность идее.

Комитет начальников штабов США – Президенту.

Факты из документа, приведенного выше, подтверждаются показаниями еще 28 перебежчиков и 3 пленных коммунистов. То есть, следует считать установленным, что:

– коммунисты строят противоатомные укрытия для людей и техники, на обратных скатах холмов. То есть, готовятся не к атомному удару вообще, а зная его место.

– коммунисты собираются разместить живые объекты (в данном случае, заключенных) для оценки эффективности взрыва. То есть, зная время, когда это произойдет.

– войска коммунистов не приближаются к Гуаньчжоу ближе тридцати миль – даже там, где военная обстановка это позволяет. Более того, среди солдат коммунистов замечена боязнь нахождения на своем передовом рубеже – что прежде для них не было характерно. При том, что безопасное расстояние в тридцать миль – избыточно даже для боеприпаса той мощности, что русские взорвали в Шанхайском порту.

– в частях НОАК, осаждающих Гуаньчжоу, практически нет советских военнослужащих. Что также является подтверждением высказанного выше – со стороны Сталина логичнее подставить своих китайских «сипаев» как менее ценный материал, под риск воздействия поражающих факторов супер-Бомбы при возможном промахе.

– представляется весьма вероятным, что Сталин желает испытать свое супер-оружие в реальных условиях. Или его уменьшенную копию – на что указывает «безопасный радиус» в тридцать миль.

Наши вероятные потери – по заключению экспертов, «в Гуаньчжоу не останется даже живых крыс». Людские потери – до десяти тысяч граждан США (военнослужащих и гражданского персонала). И до миллиона китайских беженцев.