Долго и счастливо? (СИ) - Delicious

отыграла до последней строчки. Я — лишь персонаж чужого романа.

И я совершила ужасный проступок. Непростительный, по меркам Вонки.

Я уже знаю, каким будет мой следующий шаг. Мне нужны объяснения, нужно, чтобы велеречивая личина Франчески наконец спала с нее. Я хочу увидеть ее настоящий лик. Лик, на который я смогу обратить свою ненависть, не к моей чести поселившуюся у меня в душе. Как сложно было ненавидеть Франческу раньше: я ей завидовала и презирала себя за эти чувства. Она была хорошей, я была плохой. На ее стороне была правда, на моей — иррациональная злоба. Теперь произошла рокировка, теперь все иначе. Теперь ненавидеть ее легко, теперь у меня почти есть право на это, теперь я — белый ферзь на шахматной доске… Или все же черная пешка?

— Дорис, Франческа здесь?

— Да, мисс Элизабет. Синьорина Скварчалупи в Воздушном Цехе.

Голос Дорис звучит игриво, и хотя для этого может существовать миллион причин, я, как и всякий неуверенный в себе эгоцентрик, связываю это с собой. Дорис все знает. Знает и надо мной измывается. Знает и тихо трепещет в ожидании моего провала.

Воздушный цех — это побочный цех, где суфле, зефиру и пастиле придают особую нежность текстуры, делая их «воздушными». Здесь я не была ни разу, но хотя вовсе не рассчитываю обнаружить цех в традиционном понимании этого слова (интересно, на фабрике есть хотя бы один цех в традиционном понимании этого слова?), все же удивляюсь, обнаружив танцевальный класс, вдоль стенки которого тянутся двойные поручни балетного станка. Над классом с потолка спускаются ветви, унизанные пухлыми кремовыми и нежно-розовыми плодами. У станка растягивается Франческа. Ее узкокостное тело облегают черный купальник и черное трико, делая Франческу болезненно хрупкой, так что кажется, можно пересчитать все ее косточки. Шелковистые волосы стянуты в узелок и спрятаны под сеточку.

Франческа оборачивается на звук и ее лицо начинает светиться притворной радостью:

— А, Элизабетта! — но потом, словно что-то вспомнив, она поспешно меняет широкую улыбку на иронично приподнятый уголок рта. — Вы же были в Плессингтоне, да?

Я отвечаю ей молчаливым кивком. И немым укором. Что еще ты мне скажешь? Что еще ты можешь сказать?

— Не стойте в дверях, вы создаете сквозняк — идите сюда. Вы пришли сюда за правдой, Элизабетта, за разъяснениями, и как всегда, идя на поводу эмоций, не включили логику. Будь я на вашем месте, в кармане бы держала включенный диктофон, и, воспользовавшись вашей… уфф… — она кладет ногу на станок и пластично наклоняется вперед, касаясь ее животом, — словоохотливостью, выбила бы из вас признание и пошла бы с ним в полицию. Но я больше чем уверена, что у вас нет диктофона.

Франческа выглядит и говорит так, словно ждала моего визита. Словно продумала свою речь загодя и сейчас паясничает, наслаждаясь производимым эффектом. Меня не отпускает ощущение фальши происходящего, внутри меня клокочет ярость, но еще глубже, и в этом не просто признаться, мною владеет страх.

— Смотрите, как забавно, Элизабетта. Мне всегда казалось, что вы чем-то похожи на монашку, и сейчас я собираюсь вам исповедаться. Я могла бы этого не делать, конечно, ведь я вовсе не задолжала вам объяснения, но я этого хочу. Я хочу, чтобы вы посмотрели на ситуацию моими глазами и перестали считать меня дьяволом во плоти. Ума не приложу, почему для меня это так важно.

Договорив этот пассаж, Франческа подворачивает стопу опорной ноги и двигает вторую ногу по станку, задействуя мышцы внутренней поверхности бедра.

То, как она равнодушно вершит мою судьбу, не прекращая заниматься своими делами, приводит меня в исступление. Я сглатываю слюну и медленно считаю от десяти до одного. Спокойно, Элизабет. Спокойно. Пожалуйста.

Словно услышав мои мысли, Франческа благосклонно становится на обе ноги и спиной прислоняется к станку.

— Вы верите в любовь, Элизабетта? — она жадно вперивает в меня свои темные мерцающие глаза, показывая, что это был не риторический вопрос. Я отвечаю сухим кивком.

— И вы думаете, что вы ее знаете. Но… это не так. Нет, Элизабетта, любовь другая. Любовь — это когда вы можете ради другого человека пойти против себя и против Бога, допустить ад как свою загробную карьеру ради того, чтобы другой испытал рай при жизни, — выдержав паузу, она кивает, горько улыбаясь. — Словоблудие, скажете вы. Нет уж, поверьте, я ради своей любви сделала несравнимо больше, чем сделали вы и сделаете за всю оставшуюся жизнь. Я не хочу рассказывать вам все, это слишком личное, но намечу детали. Много лет назад, когда я была юна и невинна, судьба закинула меня в ваш городишко. История печальна и стара как мир. Тирания матери вынудила меня бежать из дома и искать пристанища у двоюродной тетки. Я была анорексичкой, подавленной любовной и профессиональной неудачей. Глупенькой подающей надежды моделькой, которую подвинули в сторону и которая совсем перестала есть. Тетка меня не третировала, она заведовала детским приютом и ей совсем не было до меня дела, но мама… Все свои неосуществленные желания она проецировала на меня, в ее мечтах я кривлялась перед фотографами и гарцевала по подиуму в одежде от-кутюр, она не собиралась считаться с моими желаниями, она в упор не видела, что я гораздо умнее, что я хочу быть инженером, ученым, изобретателем, что я хочу создавать… Поэтому я решила ее… м-м… как же по-английски… прижучить? Да, прижучить. Я сказала, что домой не вернусь, моделью не буду, и демонстративно съела полторта с заварным кремом на ее глазах. В качестве протеста я нашла себе работу на шоколадной фабрике, — Франческа делает выразительную паузу. — Этой фабрике. Это не было серьезно, но чего только не сделаешь, чтобы досадить матери. К моему нескончаемому удивлению, моя жизнь стала чудесной. Я излечилась от анорексии, поправилась на двадцать килограммов и совсем забыла о своем разбитом сердце. Моя жизнь никогда не была столь прекрасной прежде. Но фабрика переживала нелегкие времена. Шпионы. И что еще хуже, Роберто Моретти. Я обещала мистеру Вонке взять Моретти на себя, а ему посоветовала позаботиться о шпионах. Я вернулась в Италию, где приступила к своей миссии. Я сотворила невозможное, Элизабетта, и то, что я сделала, навеки меня изменило.

— Убили его, — впервые подаю голос я, глядя в пол. Я как будто бы знала об этом, но до конца никогда не верила. В моей реальности не было убийц и убитых, здесь люди умирали от старости, болезни и несчастного случая. Но черный мир Скварчалупи уже смыкался у меня за спиной.

— Что значит