Ледяной смех - Павел Северный

— Когда же наконец устанет народ? Ведь два года кровеним и душим друг друга, а в мужичье усталости как не бывало, и к покою его не тянет, и смирение в нем не заводится.

Сыровый хорошо понимал по-русски. Вслушиваясь в разговор Дитерихса с хозяйкой, он убедился, что победы большевиков лишали людей имущих классов ясности мышления. Все бесконечно говорили, выдвигали проблемы, но для решения их не находили выхода.

Сам Сыровый тоже не мог уяснить, что будет с Россией после окончательной победы большевиков. Как они установят в необъятной стране задуманную ими диктатуру пролетариата.

Сыровый отчетливо понимал, что будучи одним из вдохновителей чешского мятежа, возглавляя чешские легионы в Сибири, он теперь тоже подвержен всем опасностям, которые могут подстерегать десятки эшелонов подвластных ему воинов на совместном пути с отступающими войсками адмирала Колчака. И декабрьскими ночами, страдая головной болью и бессонницей, жалел, что чешские эшелоны все еще не во Владивостоке.

Пепеляева разговор раздражал перепевами о религии и мужике, набившими оскомину. У Пепеляева была своя цель посещения Красногорова. Он намеревался продать ему рубины и изумруды. Самоцветов у генерала скопилось изрядное количество — подарки уральских промышленников. Но настроение хозяйки было не в его пользу, а без нее Красногоров ничего не решит.

Владимир Саввич слушал жену с опасением, боялся как бы она не села на любимого конька и не начала обвинять гостей, что именно они виноваты в поражениях колчаковских войск.

В комнату вошла миловидная девушка с вороненой косой на левом плече. Увидев ее, Васса Родионовна спросила:

— Маруся, чего пришла?

— Барина полковник спрашивают.

— Извините, господа. — Красногоров вышел из комнаты вместе с девушкой. А Васса Родионовна возобновила разговор.

— Не устает народ от братской крови, Михаил Константинович. Выходит, мужик — русский мастеровой и пахарь, будто двужильные. А вот мы устали. Раньше их устали! И помогли нам устать душевно и телесно господа генералы, всякие военные начальники.

— В словах ваших незаслуженные обвинения.

— А по-моему, заслуженные. Вам купечество, чиновничество, дворянство и церковь дали возможность установить в государстве порушенную мужиками законность. А вы что сделали? Понадевали погоны с орденами и стали друг перед другом старыми заслугами похваляться, вместо того чтобы воевать с большевиками. Правду говорю? Правду! Солдаты да казаки по вашим советам воевали на совесть, пока не поняли, что из-за ваших генеральских склок им свои головушки под пули совать вовсе будто ни к чему.

Сами посудите, что за это время Сибирь при вашей власти перевидала, каких клятв и посулов наслушалась. Своими глазами каких только политиков я не перевидала. Сначала власть Сибиряков. Потом эта самая директория. При ней генерал Гришин-Алмазов иноземцам не угодил. Иванов-Ринов обозлил армию погонами и муштрой. Следом Колчака над собой главой поставили. Теперь улепетываем от большевиков, которые, по вашим пророчествам, должны были до единого с голоду помереть.

Все вам, господа генералы, Сибирь предоставила для ее спасения. Хлебом, маслом и мясом кормила. Золото вагонами в ваших руках. Купечество перед вами свои карманы не зашивало.

— Беда не в ошибках генералов, Васса Родионовна.

— А в чем же, Анатолий Николаевич, дорогой наш землячек? — улыбаясь, спросила Пепеляева.

— В том, что не было найдено политического единства.

— Так этим бы занимались политики. Вам же, генералам, нужно было только воевать. Но вы везде старались носы совать и стукать лбами политиков. Вот вас, к примеру, взять. Сибирь на вас надеялась. Верила, что сумеете защитить ее от генералов-чужаков, присоединившихся к ее жирному пирогу. Помню, говорили вы нам, что мыслите начать борьбу с большевиками не только за Сибирь, а за всю Россию, Колчака попервости славили. Потом слышно было, что обуяла вас мысль самому власть в руки над Сибирью забрать.

Всех вас возле власти губит стремление к ней, и добиваться ее не гнушаетесь бабьим способом — завистью и склоками. Все сословия в том повинны. О дворянах и говорить не хочется. Они с давних пор незадачливые заступники за народ. Сами суют голову в петлю.

Издавна почитались дворяне опорой царского трона, а в семнадцатом, как у царя власть отняли, они зайцами от него в разные стороны разбежались. Нет, господа хорошие, я на всех в обиде. За ваш обман в обиде. Пообещали не отдать большевикам Сибирь, а теперь всем понятно, что отдадите.

В комнату вошел Красногоров в сопровождении высокого однорукого полковника.

— Вассушка, позволь тебя познакомить с комендантом станции господином Несмеловым.

— Рада познакомиться.

— Вы, господа, наверно, знакомы? — спросил гостей хозяин. Дитерихс в ответ кивнул. Несмелов раскланялся с генералами. Задержал взгляд на Пепеляеве.

— Ваше превосходительство, прошу не забыть, что через три часа ваш поезд отправится на станцию Маганская.

— Благодарю. Я помню.

Васса Родионовна спросила:

— Как вам понравились наши картины?

— Разве могли не понравиться. Один Малявин чего стоит. Жаль, что не смог увидеть всей коллекции.

— Полковнику очень понравился твой портрет.

— Молодость всегда нравится.

— Мне, мадам, понравились и ваша молодость, и сама живопись портрета.

Сыровый, внимательно и настороженно рассматривая Несмелова, спросил:

— Полковник, мне кажется, мы с вами знакомы, помню ваше лицо. Напомните, где мы могли с вами пстретиться. Может быть, в Челябинске?

— С удовольствием напомню. Вы сдались в русский плен на участке моего батальона поручиком австрийской армии.

— Неужели? Какая поразительная память!

— Но и вы не забыли меня. Хотя тогда я вас только угостил кружкой горячего чая со спиртом.

— Да, да, был холодный дождливый вечер. Почему никогда не навестили меня?

— Некогда было. Воевал. А кроме того всегда считал, что вам, бывшим пленным, не место в нашем споре.

— Разве? — Сыровый удивленно пожал плечами.

В комнату вошла девушка.

— Барыня, ужин подан.

— Прошу извинить, — сказал Несмелов, обращаясь к хозяйке.

— Разве не останетесь поужинать?

— Не волен. Служба.

Поцеловав руку хозяйки, Несмелов раскланялся с генералами и вышел с Красногоровым.

Дитерихс спросил Пепеляева:

— Встречались с Несмеловым на фронте?

— Знаю его еще по германской. Мужик бедовый.

— Назначен комендантом станции по приказанию адмирала.

— Прошу, господа, к столу, — предложила хозяйка гостям.

Длинным коридором прошли в столовую к красиво накрытому столу на белоснежной скатерти.

В столовую вошел Красногоров.

— Проводил? — спросила Васса Родионовна мужа. — Приятный офицер.

В этот момент все услышали четкие выстрелы, и совсем близко.

— Господи, эта стрельба! — прижав пальцы к вискам, выкрикнула с испугом Васса Родионовна.

Сыровый спросил:

— Вас все еще пугают выстрелы, мадам?

— Конечно, когда неожиданны…

***

На следующий день в газете Красноярска было напечатано сообщение, что в девятом часу вечера накануне на соборной площади было совершено покушение на жизнь коменданта станции полковника Несмелова. Злоумышленник, к счастью, промахнулся, но был убит выстрелами полковника. Оказался чешским легионером из команды, обслуживающей в эшелоне типографию газеты «Чехословацкий дневник».

5

От лучей закатного солнца сугробные снега Красноярска в узорах скошенных сиреневых теней. Под тяжестью кружевного, пушистого инея обвисали в палисадниках ветви деревьев и кустов.

На дорогах, укатанных до блеска полозьями, густое движение кошевок, легких санок и розвальней. От выкриков кучеров и возчиков шарахаются в сугробы зазевавшиеся путники. Из-под конских копыт вспархивают стайки воробьев. На березах деловито верещат сороки, осыпая при взлетах блестки инея.

На заметенных снегом тротуарах, возле домов и палисадников прорыты тропы, на них торопливые прохожие вперемежку с военными, отчего цвет толпы грязновато-серый.

Капитан Муравьев шел на второе свидание с Настенькой.

Выехав из Новониколаевска в эшелоне, он только на восьмые сутки приехал в Красноярск. Произошло это вчера после полудня.

Он тотчас отправился к Красногоровым. Встреча с Настенькой была теплой, но, к сожалению, произошла на людях. В доме были гости, пришедшие проститься с хозяевами или же пожелать им счастливого пути.

Муравьев, появившись в доме, естественно, стал центром внимания. Его засыпали самыми неожиданными вопросами, не сознавая, что на многие он просто не мог ответить. Спрашивали обо всем, что удалось ему узнать, увидеть и даже только услышать в пути до Красноярска.