Маковое Море - Амитав Гош

— Здесь одни женщины. Чего нам прятаться?

Незнакомка тоже откинула сари: миловидное лицо говорило о том, что хозяйка его скромна, но вместе с тем умна и решительна. Мягкая смуглость кожи выдавала в ней сельскую барышню, не изведавшую трудов в поле под летним зноем. Она казалась настолько свойской, что Дити без колебаний задала вопрос на родном бходжпури:

— Куда едешь?

— Туда же, куда и вы, — ответила девушка на хиндустани, в котором слышался выговор горожанки.

— Но ведь ты не наша.

— Теперь ваша, — улыбнулась незнакомка.

Дити не осмелилась прямо спросить ее имя и решила выяснить его окольным путем, представив подруг: Муния, Хиру, Сарджу, Чампа, Ратна и Дукхани.

— Мое имя Путлешвари, — сказала девушка и, заметив испуг спутниц — как же это выговорить, ведь язык сломаешь? — добавила: — Но все зовут меня Глупышка.

— Чего это вдруг? — усмехнулась Дити. — На дуру ты не похожа.

— Ты меня еще не знаешь, — мило улыбнулась девушка.

— Как ты здесь оказалась?

— Ноб Киссин-бабу — мой дядя.

— Ну так я и думала! — кивнула Дити. — Ты бамни, дочка брамина. И куда направляешься?

— Как и вы, на Маврикий.

— Но ты же не гирмитка. Зачем?

— Дядя сосватал мне жениха, охранника на плантации.

— К жениху едешь? — изумилась Дищ. Виданное ли дело: ради замужества переплыть море, словно речь идет о поездке в соседнюю деревню. — А ты не боишься потерять касту? Ведь надо пересечь Черную Воду вместе со всяким людом…

— Ничуть не боюсь, — с непоколебимой уверенностью ответила девушка. — Это все равно что совершить паломничество к храму Джаганнатха в Пури; здесь все равны, касты не потеряешь. Отныне и навеки все мы корабельные чада, братья и сестры. Между нами нет различий.

От столь бесстрашного и умного ответа у женщин аж перехватило дыхание. Я б целый век ломала голову, подумала Дити, но не сумела бы сказать так здорово и волнующе. От избытка чувств она сделала то, на что прежде никогда не решилась бы, — взяла руку незнакомки в свои ладони. И все остальные тотчас последовали ее примеру, сверху положив свои руки.

— Да, отныне между нами нет различий, — сказала Дити. — Мы братья и сестры, мы дети корабля.

С носа лодки донесся мужской возглас:

— Вон он! Наш корабль…

Да, это был он: две мачты, огромный клюв бушприта. Теперь Дити поняла, отчего в тот день, когда она стояла в водах Ганга, ее посетило видение парусника: все это время в его чреве созревали ее новое «я» и новая жизнь, а сам он был отцом и матерью ее новой семьи, предком и основоположником будущих династий. Это был он, «Ибис».

*

С высоты фок-мачты открывался восхитительный вид, о котором Джоду так долго мечтал: причалы, река и палуба лежали перед ним, точно ожидающие оценки сокровища на конторке ростовщика. Охранники готовились принять на борт осужденных и переселенцев, а ласкары наводили предотвальный порядок: сматывали перлини, убирали помпы, загоняли в клети живность и рядами укладывали ящики.

Осужденные прибыли минут за пятнадцать до переселенцев; их доставили на неуклюжей тюремной барке с зарешеченными иллюминаторами. Казалось, это судно готово исторгнуть целую свору головорезов, но с него сошли всего два человека, совсем не страшных даже в кандалах. Одетые в холщовые порты и рубахи с короткими рукавами, заключенные держали под мышкой флягу с водой, а в руках узелок. Без особых церемоний их сдали под начало субедара, и барка тотчас отбыла восвояси. Бхиро Сингх решил сразу показать, что ждет узников, и погнал их, точно быков, стегая по задницам и ушам.

Перед входом в трюм один заключенный оглянулся на берег, словно прощаясь с городом, и палка субедара с треском обрушилась на его плечо. Ласкары, сидевшие на мачте, сморщились.

— Ох и сволочи эти конвоиры! — вздохнул Мамду. — Не упустят случая прищемить тебе яйца!

— Вчера один дал плюху Кассему, — сообщил Сункер. — Мол, не касайся моей жратвы.

— Я бы врезал в ответ! — сказал Джоду.

— И уже не сидел бы здесь, — пробурчал Мамду. — Они вооружены — не видишь, что ли?

Подтянувшись, Сункер встал на леер и крикнул:

— Вон они!

— Кто?

— Кули. Вон в тех лодках, видите?

Другие тоже привстали и, перегнувшись через рею, посмотрели вниз. От канала Толли к шхуне подходила флотилия из полудюжины лодок, набитых мужчинами в одинаковых белых рубахах и дхоти до колен. Головная лодка слегка отличалась тем, что имела навес; когда она подошла к бортовому трапу, из-под навеса вырвалось красочное разноцветье — восемь фигур в сари.

— Бабы! — выдохнул Джоду.

Мамду остался равнодушен — по его глубокому убеждению, ни одна женщина не могла соперничать с его очаровательным вторым «я».

— Ведьмы, — буркнул он. — Никто не сравнится с Гхазити.

— Откуда ты знаешь? — удивился Джоду. — Они же под накидками.

— Хватит и того, что я предвижу от них беду.

— С чего это?

— Прикинь: на борту восемь баб, не считая Гхазити, и двести с лишним мужиков — кули, охрана, ласкары и командиры. Чего хорошего?

Джоду пересчитал: верно, на «Ибис» готовились взойти восемь фигур в сари. Уж не те ли это бабоньки, которых он доставил в лагерь? Или тех было семеро? Черт, не вспомнить! Его внимание привлекло розовое сари…

Джоду вскочил и, уцепившись за леер, замахал сорванной с головы банданой.

— Спятил, что ли! — рявкнул Мамду.

— Кажется, одну я знаю!

— Не выдумывай! Лица-то закрыты.

— По сари узнал. Вон та, в розовом. Точно, она! — не унимался Джоду.

— Закрой хлебало и сядь! — дернул его за штаны тиндал. — Поостерегись. После вчерашнего фортеля с Зикри-малумом помощник на тебя зуб точит. Если засечет твои шуры-муры с кули, мачты тебе не видать.

*

Увидев сигналы Джоду, испуганная Полетт едва не свалилась в воду. Ее накидка была существенным, но не единственным средством маскировки: той же цели служили выкрашенные киноварью подошвы ступней, замысловатые узоры хной на руках и тяжелые серьги с кисточками, изменявшие овал лица. Вдобавок она по-старушечьи волочила ноги, а узелок с пожитками держала на бедре как неимоверную тяжесть. Все эти многочисленные ухищрения вселяли уверенность, что никто, даже Джоду, знавший ее как облупленную, ничего не заподозрит. Но, похоже, усилия пропали даром, ибо он замахал рукой, едва ее увидел. Как быть?

Полетт знала, что Джоду, руководствуясь ненужной братской заботливостью или стремлением к первенству, всегда отмечавшим их отношения, ни перед чем не остановится, лишь бы не допустить ее на «Ибис». Коли он ее узнал, лучше убраться восвояси. Полетт уже настроилась к отступлению, но вдруг Муния ухватила ее за руку. Еще в лодке девушки, почти ровесницы, быстро нашли общий язык, и сейчас Муния прошептала:

— Видишь его, Глупышка? Вон, парень, что машет мне!

— Что? Ты про кого?

— Ласкар на мачте… втрескался в меня по уши… Узнал мое сари…

— Ты его знаешь?

— Ну да. Он отвозил нас в лагерь, когда мы приехали в Калькутту. Его зовут ласкар Азад.

— Ой, правда? Так его зовут? — улыбнулась Полетт.

Решив испытать надежность своей маскировки, сквозь накидку она взглянула прямо на Джоду, висевшего на вантах. Вспомнилось, как в детстве они вместе играли в Ботаническом саду, раскачиваясь на ветках высоких деревьев. Кольнула зависть: Полетт всегда была ловчее, так почему же она, закутанная с головы до ног, карабкается по трапу, а Джоду блаженствует на вольном ветерке? Охранники поторапливали, однако на палубе Полетт снова дерзко взглянула на старого друга — мол, узнай-ка меня! — но тот не сводил глаз с хихикавшей Мунии.

— Видала! Что я говорила — совсем рехнулся! Захочу, так на голове спляшет!

— Вот и заставь! — съязвила Дити. — Надо преподать ему урок.

— А что, пожалуй! — прыснула Муния.

— Тише ты! Все смотрят.

И верно: за ними наблюдали не только ласкары, помощники и охранники, но и сам капитан Чиллингуорт, который, сложив руки на груди, стоял с наветренной стороны шканцев. Он брезгливо скривился и негромко сказал:

— Поверьте, Дафти, смотрю я на этих несчастных созданий и грущу по старым добрым денькам в Гвинее. Вон две карги — ведь уж на ладан дышат.

Капитан был уверен, что старухи кули его не понимают.

— Верно изволили заметить, — отозвался лоцман. — Жалкое зрелище.

— Скажем, вон та бабка, — продолжил капитан, глядя на Полетт. — Либо вековуха, либо яловка. Какого черта ее понесло за море? На что годен этот мешок с костями — ни постель согреть, ни от мужика понести.

— Мерзость! — согласился мистер Дафти. — Наверняка в ней еще и куча хворей. Не удивлюсь, если она перезаразит нам все стадо.

— По мне, так милосердней ее прикончить, избавив от тягот путешествия. Горящее судно на буксир не берут.