Гуманитарный бум - Леонид Евгеньевич Бежин

интересно.

— Не про Амазонку, а про амазонок, глупая! В Древней Греции так называли женщин-воительниц, которые умели скакать на лошадях, сражаться на копьях, были смелыми и ловкими. Амазонки ни в чем не уступали мужчинам-воинам и вели жизнь, полную приключений.

— Как рыцари? — спрашивает Устинька, стараясь хотя бы таким способом выведать то, что было известно брату.

— Да, они так же тренировали тело и закаляли дух, а хотя они оставались женщинами, им не хотелось ощущать себя изнеженными и слабыми хранительницами очага, они избегали будничной домашней работы и не подчинялись воле мужчин, часто побеждая их в сражениях. Они жили не чужой и навязанной им, а своей собственной, праздничной и счастливой жизнью. Скакали на лошадях, сражались на мечах и на копьях, — Лев Валерьянович искоса поглядывает на листочек с формулами, его мысли раздваиваются, и он начинает слегка повторяться. — На мечах и на копьях, — бормочет он, внося поправку в свои расчеты, и, словно очнувшись, спрашивает: — А почему вы до сих пор не спите? Интересно, а?

Дети молчат и не двигаются с места. Они готовы и дальше слушать рассказы об амазонках, но в то же время боятся, что их отправят спать, и их мысли тоже — раздваиваются.

— Интересно, интересненько… — Лев Валерьянович с головой уходит в расчеты, быстро заполняет листок формулами, но из карандаша выпадает сломанный грифель и скатывается на пол.

Еремей проворно наклоняется за ним.

— А наша мама похожа на амазонку? — шепотом спрашивает Устинька, не слишком уверенная, что эти два понятия можно поставить рядом.

— Похожа. Конечно, похожа, — отвечает Лев Валерьянович, снова вставляя грифель в карандаш.

…Когда они вернулись из похода, было уже далеко за полдень, и вместо лесного, дробящегося в ветках солнца в небе стояло раскаленное марево лугового солнца — даже не круглого и не похожего на обруч, а словно растекающегося слепящей лавой. Воздух горчил от дорожной пыли, и Еремей стал повторять: «Горчичный воздух! Горчит — значит горчичный!» — «Не горчичный, а горький, — поправила Устинька и со смехом добавила: — А если будешь спорить, мы тебе горчичник поставим». Лев Валерьянович первым толкнул калитку и с облегчением ощутил прохладную тень, начинавшуюся сразу же за забором, вдоль которого росли старые акации и орешник. Всю поклажу — рюкзак, корзинку и тяжелую суковатую палку — он переложил в одну руку, а свободной рукой слегка попридержал калитку, чтобы в нее по очереди вбежали дети. Затем он запер калитку на крутящуюся щеколду и стал бодрой рысцой догонять Еремея и Устиньку, чтобы Светочка — не дай бог! — не подумала, будто он устал (раз уж он сам устал, то как же он уморил детей!). Светочка встретила их на пороге сарайчика, служившего кухней, и сказала: «Обед готов. Где вы так долго?» И они стали рассказывать обо всем, что видели: о грибах, о землянике, о стоге сена. Светочка налила им воды, и они долго звякали ручным умывальником и вытряхивали из-под рубашек сухие травинки.

Обед действительно был готов и даже не успел остыть, как будто бы они вернулись точно к назначенному сроку, а если и опоздали, то всего лишь на минуту, показавшуюся матери такой нескончаемо долгой. Все четверо сели за стол, и протертый суп был удивительно вкусным — Лев Валерьянович съел две тарелки, и дети, глядя на него, азартно хрустели гренками. «Какие вы молодцы!» — сказала Светочка, как всякая мать умиляясь аппетиту своих детей, и Лев Валерьянович шутливо потупил глаза, словно бы желая, чтобы эта похвала распространялась и на него. «Нет, нет, а тебя мы хвалить не будем! — воскликнула Светочка с нежностью во взгляде и в голосе. — Твое поведение еще требуется обсудить». — «Пожалуйста, обсуждайте, — он сложил на груди руки с видом полного безразличия. — Может быть, рассказать биографию?» — «Не надо, — Светочка повелительным жестом отклонила его попытку. — Поведение товарища Н. представляется на сегодняшний день крайне неудовлетворительным». — «Это кто же здесь товарищ Н.?» — спросил Лев Валерьянович. «Товарищ Н. — это ты!» — засмеялась Светочка, ловким жестом убирая у него из-под носа пустую тарелку.

После обеда они уложили детей спать и вместе вымыли посуду (кухонной фартук Льву Валерьяновичу заменял в таких случаях белый лабораторный халат). На террасе стоял у них старенький диванчик с высокой спинкой, шкафчиками по бокам и зеркалом посередине, и они сели каждый под своим шкафчиком, Лев Валерьянович стал листать прошлогодний журнал, а Светочка вдевать нитку в иголку или иголку в нитку — она сама не понимала, чувствуя, что и он не понимает ни слова. «Товарищ Н., может быть, вы пододвинетесь немного поближе?» — спросила она, но он даже не пошевелился, выдерживая долгую, выжидательную паузу, и тогда она бросила в него подушкой и сказала, что племя амазонок объявляет войну трусливому племени мужчин. «Войну? — спросил он, не поднимая головы от страницы, и вдруг отбросил журнал в сторону, схватил жену в охапку и завел ей руки за спину. — Сдавайтесь, надменные амазонки!» — «Сдаемся», — пискнула она, даже не делая попытки освободиться. Потом они целовались, и их взлохмаченные головы отражались в зеркале старенького дивана… Потом о чем-то спорили… Потом ненадолго заснули и очнулись от сна, когда дети, одетые, уже стояли перед ними…

— Что происходит? Зачем ты поднял детей с постели? Ты опять морочишь им головы своими рассказами? Неужели ты не понимаешь, что они и так не высыпаются! Посмотри, какие у них круги под глазами! Еремей вскакивает ночью и бормочет какую-то несуразицу о странствующих рыцарях! Ты хочешь, чтобы дети выросли с расшатанной нервной системой?! — Светочка нервно кутается в халатик, ее рыжие волосы в беспорядке лежат на плечах, и она смотрит на мужа глазами, полными слез. — Тебе никого не жалко! Нет, тебе никого не жалко!

Она повторяет эту фразу настойчиво и упрямо, как бы заранее не принимая от него никаких оправданий.

— Да, мне никого не жалко! Да, да! Никого! — чувствуя невозможность с ней спорить, Лев Валерьянович как бы нарочно соглашается с любыми обвинениями, чтобы тем самым подчеркнуть их нелепость.

Светочка теряется, озадаченная этим признанием.

— Что ты говоришь, Лева!

— Я страшный человек, — не унимается Лев Валерьянович. — Разве не видно!

Светочка чувствует, что должна обидеться на мужа, но вместо этого прикрикивает на детей:

— Сейчас же спать! Оба!

— Я злодей и мучитель, — шепчет Лев Валерьянович, и Светочка, словно бы успокоенная чем-то в его голосе, терпеливо вздыхает:

— Хорошо, хорошо. Не забудь выключить лампу. — И, выстроив детей в затылок, уводит их с кухни.

III

— Лева, Лева, скорее сюда! Я заняла вам место! Идите! — Дуняша Дубова, работающая со Львом Валерьяновичем в одной лаборатории и прозванная сослуживцами Ду-Ду, издали машет ему рукой в красной