Такое короткое лето - Станислав Васильевич Вторушин

сказал я.

— По-моему, тоже, — ответила Маша.

— Но ты же не придаешь значение снам?

— Конечно, нет.

— Ты будешь умницей в Москве? — спросил я. — Не убежишь снова?

— Нет, милый. — Она повернулась на бок и наши глаза встретились. — Теперь я уже никогда не убегу от тебя. — Она положила руку на мою спину, прижавшись ко мне всем телом.

— Я буду скучать о тебе, — сказал я. — Ты у меня единственная. Другой такой не будет.

— Не успокаивай меня, милый.

— Мы не увидимся целых пять дней.

— Это так долго, — она вздохнула и посмотрела на меня.

— А ты говори себе, что мы расстаемся в последний раз…

— Я все время твержу себе об этом, — Маша откинула сползшую на лицо прядь волос и поцеловала меня.

Утром я проводил ее в аэропорт, а сам остался в Улан-Удэ завершать газетные дела. Мы договорились встретиться в Москве через пять дней.

13

Работа идет на ум, когда не беспокоит ничто другое. Моя же голова была занята Машей. Я разговаривал с директором музея декабристов в Новоселенгинске, бывшим школьным учителем, отдавшим тридцать лет жизни собиранию экспонатов, и почти не слушал его ответов. Он держал в руках маленького, потемневшего от времени бронзового Будду — ламаистского божка, которому поклоняются буряты, и говорил:

— Эта статуэтка находилась в доме Николая Бестужева. Он приобрел ее в Кяхте у китайского купца, приезжавшего туда со своими товарами.

Директор протянул мне Будду. Я взял его, увесистого и холодного, упершегося руками в скрещенные ноги и смотревшего на меня упорным, изучающим взглядом. Я хотел спросить его — провидца и мыслителя, собравшего в себе всю восточную мудрость, что ждет нас с Машей в ближайшее время, но не стал задавать этого вопроса. Будда не мог ответить на него, потому что я верил в другого Бога, более близкого мне и моему народу и за ответом надо было идти к нему. Но в Новоселенгинске не было православного храма. Оставленный людьми, он стоял на противоположном берегу реки, там, где находился город еще до приезда декабристов. Теперь за Селенгой кроме заброшенного храма не было ни одного строения. Люди перебрались на новое, недоступное для речных разливов место. А Бог не посещает храма, в который не ходят люди.

Я протянул Будду директору. Он погладил его ладонью по гладкой бронзовой голове и поставил на полочку, на которой Будда стоял раньше. Моя рассеянность бросилась директору в глаза, он обвел взглядом пустой музейный зал, в котором кроме нас не было ни одного посетителя, и спросил:

— Может быть мы пообедаем?

Директора звали Евгений Иванович. Он был приятным в общении и очень радушным человеком. Я пожал плечами, давая понять, что мне абсолютно все равно, где разговаривать с ним: в музее или за обеденным столом. Он расценил мой жест, как согласие. Мы вышли из музея, прошли по пыльной новоселенгинской улице несколько кварталов и остановились у низкого деревянного дома с палисадником из серых покосившихся штакетин.

— Здесь я живу, — сказал Евгений Иванович, доставая из кармана ключ и открывая висевший на двери замок.

Он усадил меня в комнате, сам стал хлопотать на кухне. Вскоре Евгений Иванович поставил на стол бутылку водки, соленого омуля и по тарелке супа с мясом. Я тем временем осмотрел его квартиру. Она была неуютной и неприбранной. Вещи валялись на диване, на стульях, на подоконнике лежали книги.

— Я ведь живу один, — как бы извиняясь за внешний вид квартиры, произнес Евгений Иванович. — Все никак не соберусь привести дом в порядок.

Выпив стопку, он стал рассказывать об истории Новоселенгинска. Он знал биографии всех более или менее значительных людей, которые когда-то жили в городе. Но этого ему было мало.

— Вы знаете, здесь богатейший район для исторических поисков, — сказал Евгений Иванович. — Рядом с городом находятся древние скифские могильники. Их еще никто не вскрывал. Там могут быть такие экспонаты, от которых придет в восторг мир.

— Евгений Иванович, — спросил я, глядя директору в добрые, немного уставшие глаза: — Зачем вам это надо?

Он посмотрел на меня, как на убогого.

— Вы, конечно, задаете этот вопрос, чтобы спровоцировать? — произнес он, саркастически усмехнувшись.

— Ничуть, — ответил я. — Но сейчас каждый начинает жить сам для себя. А что, кроме хлопот, имеете от этого музея лично вы?

Евгений Иванович растерялся от неожиданного вопроса. Кинул на меня острый, короткий взгляд, переставил тарелку с супом, потом сказал:

— Но ведь если мы не будем собирать документальные свидетельства прошлого, одичаем в течение нескольких десятилетий. Нельзя же каждому поколению начинать путь в цивилизацию с чистого листа. — Он постучал вилкой о край стола, поднял на меня глаза: — Что объединяет народ в нацию? Только историческая память. Без прошлого нет будущего. Я скажу вам больше. Чем сильнее мы гордимся прошлым, тем оптимистичнее смотрим в будущее. Разве я не прав?

— Может быть, — ответил я неопределенно.

— Моя жена убедила бы вас лучше, — сказал он. — Она умела это делать.

— А где ваша жена? — спросил я.

Евгений Иванович втянул голову в плечи, сжался, стал похож на маленький шарик. Я пожалел, что спросил об этом, потому что ответ и без того был ясен.

— Она умерла в прошлом году, — еле слышно прошептал он. — Была цветущей женщиной. Ночью почувствовала себя плохо, утром я отвез ее в больницу. У нее обнаружили внутреннее кровотечение, остановить которое не удалось. Идея создать музей возникла у нее. Вот вам и ответ, что я имею от него. Память. Разве этого мало?

— У вас была замечательная жена, — сказал я и снова с тревогой вспомнил о Маше.

— Да, — задумчиво произнес он. — Одиночество страшная вещь. Вам этого не понять. Но человек рожден, чтобы оставить что-то после себя. Память всегда остается. Плохая или хорошая, но это так. Мы с женой оставим музей. Я уже договорился с Бурятским филиалом Сибирского отделения академии наук о раскопке одного скифского могильника. Сюда приедут серьезные археологи. Нет, нет. Каждый человек должен оставить что-то после себя. Иначе зачем жить?

Я слушал Евгения Ивановича и уже был уверен, что оправдаю командировку редакции. Он именно тот человек, которого нужно было найти на месте ссылки декабристов. Они стремились изменить жизнь России революционным путем, он — тем, что старается сохранить нам нашу память. Может быть это именно то, что больше всего необходимо сейчас?

Евгений Иванович встал, сходил в соседнюю комнату и принес большой фотоальбом в тисненных корочках. Положил передо мной, перегнулся через мое плечо и открыл первую страницу. Я думал, что в альбоме запечатлена история