Пропавшее войско - Валерио Массимо Манфреди

Знала, что смущаю возлюбленного — вот так, перед всеми, — но мне было все равно, я лишь хотела ощутить биение его сердца, увидеть блеск глаз и коснуться пропитанных потом волос под шлемом. Он тоже обнял меня и несколько мгновений не отпускал, словно мы остались наедине, перед колодцем в Бет-Каде. Потом Софос взглянул на него, и летописец меня оставил.

Как только выдалось время, Ксен разыскал юношу, спасшего ему жизнь. Его звали Эврилох из Лус, он оказался очень молодым: думаю, не старше восемнадцати или девятнадцати лет, — у него был светлый и невинный взгляд ребенка, но при этом плечи и руки истинного воина.

— Я обязан тебе жизнью.

Эврилох улыбнулся:

— Мы здорово проучили горных козлов, и даже шкуры их у нас остались — по крайней мере пока, — и это главное.

В долине обнаружили несколько деревень, тоже покинутых, и воины разместились в домах, чтобы отдохнуть и укрыться от сырости и ночного холода, с каждым днем становившегося все более сильным. В домах нашелся необходимый нам провиант и даже вино. Один из людей Ксантикла отыскал его: оно находилось в емкостях, выдолбленных в скале и обмазанных изнутри глиной. Его хватило бы, чтобы допьяна напоить пол-армии, и Софос велел выставить охрану. Не исключено, что вино намеренно оставили там для нас: ведь такое его количество в подобной ситуации являлось оружием. Внешнее спокойствие вечера никого не обмануло. Мы знали, как действуют кардухи.

Когда воины готовились устроиться на ночлег, явился помощник Ксена вместе с переводчиком и сообщил удивившую всех новость:

— Они согласны.

— На что? — спросил Ксен.

— На перемирие, чтобы подобрать мертвых.

Ксен взглянул на него недоверчиво:

— На каких условиях?

— Мы забираем своих мертвых, они — своих.

— И все?

— Еще горцы хотят… — Он стал оглядываться, пока не нашел глазами кардуха, который провел Агасия и его отряд к перевалу. — Этого.

— Проводника? Меня это устраивает.

* * *

Вот только кардуха это не устраивало. Сообразив, что мы намерены сдать его своим, он пришел в отчаяние, принялся умолять и плакать, подходил к каждому полководцу — за это время горец научился различать их по гребням на шлемах и богато украшенным доспехам, — хватал за руки. Один отталкивал его — и проводник падал на колени перед другим, упрашивал так страстно и искренне, что даже каменное сердце дрогнуло бы. Наши понимали, какое жестокое наказание его ждет, а сам он понимал это еще лучше. Сломавшись перед угрозой насилия, кардух, вероятно, думал, что мы оставим его у себя — ведь нам понадобится человек, знающий здешние места и тропинки, — а потом, когда перестанем в нем нуждаться, наверно, отпустим. Быть может, он знал, где спрятаться — у родственников, у друзей, живших в какой-нибудь забытой богами деревеньке, где о вынужденном предательстве никто никогда не узнает.

Он не мог даже представить себе, что его, живого, обменяют на мертвых.

Кардуха повели прочь, и, прежде чем встретить свою судьбу — не знаю почему, — он обернулся ко мне, ничего не значащей женщине; может, потому, что увидел на моем лице сочувствие. А я заметила в его глазах выражение панического ужаса, как в глазах раненого мула.

Наши воины карабкались вверх по тропинке, на которой сражались всего несколькими часами раньше, освещая себе дорогу факелами, их сопровождали люди с рукотворными носилками; вернулись парни уже глубокой ночью с трупами погибших.

Их оказалось не менее тридцати — сраженных во цвете молодости, выживших в великой битве у ворот Вавилона, чтобы встретить бесславную, неприметную смерть в дикой стране. Я рассматривала их по очереди и не могла сдержать слез.

Лицо двадцатилетнего юноши, покрытое смертельной бледностью, с мутными глазами, едва не разорвало мне сердце.

Ксен устроил похороны: отряд выстроился, чтобы отдать павшим почести, в то время как флейты играли тягостную, пронзительную мелодию, напоминавшую крик. Тела поместили на три больших деревянных помоста и сожгли, окропив вином, пепел собрали в глиняные сосуды, потом участники церемонии десять раз прокричали имена погибших, держа в руках копья остриями к небу, и, пока отблески пламени плясали на щитах, мечи их раскалили в погребальном огне, согнули и похоронили вместе с урнами.

Потом зазвучала песнь — мрачный, печальный гимн, подобный тем, каким мы внимали в Сирии, под усеянным звездами небом пустыни, и мне показалось, что я слышу одинокий и мощный голос Менона-фессалийца на фоне общего хора. Его уже не было с нами, как и этих юношей, которые еще утром на моих глазах карабкались вверх по крутым склонам, протягивая друг другу древки копий. Скорбная и звучная песнь друзей сопровождала их в потусторонний мир — в слепой мир, где вместо воздуха — земля, а вместо хлеба — глина.

На следующий день вновь отправились в путь и вскоре поняли, что напрасно обольщались. Враги вели себя еще злее, дорога становилась все труднее и непроходимее. Мы двигались по еще более неровной земле, хребты следовали один за другим — в этом краю уже не стоило рассчитывать ни на перемирие, ни на возможность переговоров. Преследовавший нас дикий народ хотел, чтобы мы погибли — все до единого.

За каждый холм, за каждую высоту снова велся нещадный бой. На сей раз Ксен скакал впереди, в то время как Софос охранял тыл армии. По небу плыли длинные и узкие серые тучи, похожие на острия копий: они стремились к югу, навстречу нам. Быть может, Ксен увидит в этом дурное предзнаменование. Но пока он действовал с невероятной силой и быстротой: каждый раз, едва завидев высоту, с которой враг мог нанести удар или помешать нашему продвижению, он со своим отрядом бросался занимать ее; если холм уже был захвачен врагом, атаковал с неиссякаемым напором. Но кардухи оказались хитрыми: часто оставляли занимаемую позицию еще до схватки и прятались или же захватывали новую. Для них это не составляло труда: они были одеты в кожу и вооружены луками, в то время как нашим, в доспехах, с огромными щитами в руках, каждое движение стоило вдвое больших усилий.

Горцы хотели обессилить нас, измотать, а потом, когда не сможем ступить ни шагу, — добить. Но они плохо знали воинов в красных плащах: я видела, как Эврилох из Лус, молодой человек, закрывший Ксена своим щитом, бьется, словно юный зверь: он подбирал стрелы кардухов и бросал в них же, словно копья, часто попадая в цель; видела темные руки Агасия-стимфалийца, блестевшие от пота, разившие врагов; Тимасий и Клеанор вели своих людей наверх, чередуясь, так чтобы одни могли перевести дух, пока вторые сражаются. Защищенная сверхчеловеческими усилиями, ценой крови, длинная колонна, включавшая вьючных животных, рабов и женщин, медленно двигалась вперед, шаг за шагом, к месту остановки, которое мы пока что даже представить себе не могли.