В одном чёрном-чёрном сборнике… - Герман Михайлович Шендеров

их забрали домой, но при этом отводит взгляд. Что она знает, интересно?

День семнадцатый. Подкараулила Катьку в туалете и прижала к стенке. Она призналась, что заходила за запасной ракеткой и видела, как Марго режет одеяла Хариных. Увидев Катю, Марго расплакалась и сказала, что ей тяжело между постелями Тани и Лизы. Из-под них всю ночь доносится скрежет и шуршание. Она боится, что станет следующей. Они с Катькой поклялись, что будут поддерживать друг друга.

День семнадцатый, двумя часами позже. После бега зашла переодеться и увидела, как Марго режет спальный мешок Кати. Вышла раньше, чем она меня заметила. Пусть сами разбираются.

День восемнадцатый. Катя тянется рукой к ноге и тут же отдергивает. Надеюсь, это все-таки осока или клещ.

День девятнадцатый. Закрыть все окна. Включить лампу. Повесить над кроватью простыню без дырок, привязать ее края к ножкам. Проверить одеяло, нет ли прорех? Забраться под него и замереть. И так каждый вечер. До утра.

День двадцать третий. Катю забрали домой. Я в этом абсолютно уверена.

День двадцать четвертый. Осталось шесть дней до конца смены. Мы с Марго остались одни. Все одеяла наши. Но все равно проверяю свое каждый вечер. И спрятала от Марго ножницы. На всякий случай.

День двадцать пятый. Я подглядывала сквозь щелочку в одеяле за тем, как на натянутой над постелью простыне ползают бабочки. Их лапки еле слышно шуршат, касаясь ткани. У кровати Марго всю ночь стояли тени. Сквирк-сквирр. Я думаю, она после этого уехала домой. Кому приятно, когда кто-то стоит над тобой всю ночь!

День двадцать восьмой. Позавчера я уронила учебник за кровать и не могла ничего написать. Никому нет дела, что из нашей комнаты осталась я одна. Вожатая уверена, что всех забрали домой. Думаю, так оно и есть. Спать стало совсем невозможно, под кроватями кто-то шуршит, и все эти бабочки так невыносимо зудят под кожей, что я не выдержала и сунула руку под кровать.

Там не было ничего, кроме пыли и моего учебника.

Никаких бабочек. Никаких одеял. Прохладно и тихо.

Теперь я злюсь на Марго, которая нарочно пугала нас подкроватьем. Это самое безопасное место в лагере и, пожалуй, я там дождусь отъезда домой.

К тому же осталось всего два дня. Есть мне не хочется, мои внутренности словно набиты сухими шевелящимися бабочками. Я оставлю дневник на кровати, чтобы не забыть его забрать домой. Обещаю, в следующем году я поеду к тете Вике!

Как и писала неизвестная Лена, под кроватью проверяющие не нашли ничего кроме пыли. Однако нашедшая учебник с записями Кристина не желала успокаиваться и потребовала перевести ее и соседок в другой домик. У ее соседки Наташи оказалась астма, и потому девочек впрямь перевели, а домик закрыли. На дезинфекцию. Говорят, такое уже случалось ранее. Домик закрывали пару раз, а когда шумиха утихала, открывали вновь.

Шутка ли – почти новый домик на восемь кроватей с туалетом и рукомойником!

Андрей Мохов. «Трезвенник, или Почему по ночам я занавешиваю окна… и постоянно переезжаю»

Честно говоря, я не должен рассказывать тебе эту историю. Есть такие вещи, которые надо держать при себе, а лучше совсем позабыть. Ничего хорошего они не сулят. Но тебе, я вижу, слишком любопытно. И раз ты так настаиваешь на ответе, я расскажу тебе, почему больше не пью, по ночам занавешиваю окна и постоянно переезжаю. Слушай.

Тот вечер начинался, как самый обычный мой вечер, и он попал бы на пыльную полку всех прочих моих вечеров, если бы не случайная встреча. Я закончил бумажную волокиту чуть раньше обычного и сидел в ожидании шести часов, крутя в руках шариковую ручку. За окном был хороший день. Наступило бабье лето, и я собирался пройтись без куртки по желтеющему бульвару, свернуть на улицу Мира, взять пару бутылок светлого нефильтрованного. Мне хватало их ровно до остановки, там я садился на автобус и ехал домой, где в крошечном ларьке брал ещё две или четыре – по настроению.

На бульваре уже собирался народ. Работники соседних офисов выходили курить группками по трое, а потом как бы случайно вливались в толпу и скрывались из-под всевидящего ока начальства. Среди этих фигур в рубашках я вдруг заметил знакомого. Это был Никита Щукин. Тот самый Никита, с которым мы в школе были не разлей вода. За всю жизнь я не завёл себе больше таких друзей.

Никита Щукин перевёлся к нам из какой-то деревни в пятом классе. Учился он хорошо, хотя зубрилой не был. Помогал мне домашку решать, особенно математику, на контрольных тоже выручал, никогда не отказывал. Учителя его любили, и он мог бы стать золотым медалистом, если бы постоянно не влипал в истории.

Наши задиры дразнили его Щукой, на обеде рыбные котлеты в тарелку подкладывали. Никита это прозвище терпеть не мог, постоянно лез в драку и постоянно получал. Раз в неделю новый фингал или шишка на лбу. Но однажды он всё-таки ухитрился сломать Саньку Баранову деревянную учительскую линейку об голову. Линейка была метровая, крепкая, но голова Санька оказалась крепче. Ему наложили четыре шва на ухо, а с Никитиной мамы взыскали за порчу имущества и чуть не выгнали сына из школы. Впрочем, он вскоре сам ушёл. После девятого класса не вернулся с каникул. Говорили, что он переехал. И даже не сообщил мне ничего, мне, своему единственному другу. Так след Щукина потерялся, мы не виделись тринадцать лет.

Я тоже уехал, окончил институт, отслужил, женился, развёлся, устроился на скучную работу, и вдруг вот он, Никита Щукин. Никита Щукин, с которым мы лазали по гаражам, взрывали петарды в почтовых ящиках, кидали снежки в окно злобной бабке из второго подъезда, Никита Щукин, который дал мне диск с «GTA San Andreas», а потом диск со взрослой версией «Красной шапочки», словом, Никита Щукин, который был моим лучшим другом, шёл перед окном моего офиса по желтеющем бульвару.

Я выбежал, хотя до шести оставалось ещё минут десять, и нагнал его. Выглядел Никита странно. Шёл медленно, сутулясь, оглядывался. Очень испугался, когда я окликнул его. На нём была мешковатая чёрная ветровка, он зачем-то отрастил усы, на глаза надвинул бейсболку. От всего этого наряда веяло дешёвым ларёчным детективом. «Что за маскарад?» – подумал я. Щукин никогда так не одевался, да и усы ему не идут, смотрятся как приклеенные. Кто-то другой, может, и не узнал бы его, но только не я. У меня всегда была отличная память на лица, а самое главное