Месть еврея - Вера Крыжановская-Рочестер

– Ты знаешь, как я любила твоего отца. Его смерть едва не свела меня с ума. В отчаянии я отреклась от жизни и света, забыла тебя в моей эгоистической скорби. Я проводила целые дни в молельне, обтянутой черным сукном. Там, сидя в кресле, я не сводила глаз с портрета твоего отца, на котором он снят во весь рост. Так сидела я однажды вечером. Висячая лампа освещала молельню. Я более чем когда-либо чувствовала себя одинокой, несчастной, слезы душили меня, и я закрыла лицо руками. Глухой, но ясный треск заставил меня вздрогнуть и поднять голову. Я с удивлением заметила, что беловатое блестящее облачко расстилается перед портретом. Минуту спустя оно рассеялось, и твой отец, словно выйдя из рамы, приблизился ко мне. Я оцепенела и не могла шевельнуться. Но глаза мои не обманывали меня: то был живой Амедей. Его прекрасные оживленные глаза с любовью и грустью смотрели на меня. Протянув ко мне руки и наклонившись ко мне, он сказал: «Дорогая Одилия, смерть есть лишь переход от одной жизни к другой. Тело разрушено, но любовь не умирает, как не умирает и душа. Я близ тебя, и твои слезы, твое непомерное отчаяние заставляют меня страдать. Я оставил тебе Рауля, посвяти ему себя, живи для него, и ты воскреснешь, если не для счастья, то для святого исполнения долга матери!»

Дрожа от счастья, я ловила каждый звук милого голоса, которого не слышала уже несколько месяцев. Но вдруг видение стало бледнеть, расплываться и как бы исчезло в раме. Вскочив, как безумная, я с криком отчаяния бросилась к твоему отцу, чтобы удержать его, но мои руки уперлись в полотно. В отчаянии я еле дотащилась до аналоя и упала перед ним на колени. Но каково было мое удивление, когда у подножия креста я увидела раскрытый листок бумаги, в котором почерком твоего отца были написаны те самые слова, которые он только что произнес. Я не могла сомневаться в том, что милосердие божье приподняло меня над завесой, скрывающей от нас невидимый мир, и слышала одно из тех живых существ, которых не может видеть наше грубое зрение. Я пала ниц и благодарила бога. Никогда никому я не говорила об этом случае. Мне казалось, что сомнение, недоверчивая улыбка осквернят эту тайну. А теперь я покажу тебе эту записку, которую ношу уже девятнадцать лет.

Княгиня вынула медальон, висевший на золотой цепочке и спрятанный на груди, и достала из него сложенную бумажку, пожелтевшую от времени, на которой карандашом были написаны приведенные выше слова. Рауль с благоговением рассматривал записку.

– Я верю тебе, матушка, – сказал он, целуя руку матери, – и постараюсь найти в этом убеждении некоторое утешение в скорби, которая меня ожидает. Согласно твоему желанию, я готов верить в невиновность Валерии и искать сближения с ней. Я прощаю ей оскорбление, которое она нанесла моей любви, произнося ложную клятву у алтаря.

Князь вернулся домой самым искренним образом расположенный к примирению. Но зло, раз допущенное, трудно исправить.

Когда Валерия пришла в себя, первой ее мыслью было уехать от мужа, и только просьба Антуанетты ради чести семьи не прибегать к огласке, заставила ее отказаться от своего намерения. Но оскорбленная до глубины души, она была холодно сдержанна с Раулем, удалилась от ребенка и, замкнувшись в самой себе, казалось, не замечала ничего окружающего. Лишь старушке-княгине она выказывала самую нежную дочернюю привязанность – окружала ее заботами и предупредительностью. И княгиня часто спрашивала себя, всматриваясь в ее бледное лицо, в ее ясные глаза, как зеркало отражавшие чистую душу, возможно ли, чтобы это все служило маской?

Видя, что его попытка к примирению отвергнута, Рауль ограничился тем, что всматривался в Валерию, и порой ее дивная красота снова приобретала над ним свою силу. В такие минуты он упрекал себя, что поддался подозрению, но при взгляде на Амедея в нем воскресали подозрения и злоба. В охлаждении жены к своему ребенку он видел доказательства сознания позора и угрызений совести. Впрочем, все эти чувства утихали перед скорбью, которую он ощущал при мысли о близкой разлуке с матерью. Целые дни проводил он возле нее, ласками и заботами своими стараясь продлить ее жизнь.

Тяжелое предчувствие волновало между тем больную. Что будет с Раулем, если до смерти матери не произойдет благоприятной перемены в натянутых отношениях семьи? Что будет с Амедеем, если отвращение или равнодушие поселятся в сердце молодого отца? Куда мог увлечь князя его впечатлительный страстный характер, когда ее не будет, чтобы нежной рукой сдержать его порывы. В надежде предупредить всякие нежелательные случаи княгиня старалась сблизить молодых супругов, удерживая при себе Валерию и Амедея. Она думала, что, таким образом, при явном и совершенно искреннем проявлении привязанности, она охранит мальчика от заброшенности в будущем, сохранит за ним одновременно привязанность Рауля, для которого было священно все, что любила его мать.

Так прошло лето. Но силы княгини явно убывали, и не было никаких надежд на продолжение жизни.

В одно прекрасное утро, в августе месяце, Рауль печальный и озабоченный гулял по саду в ожидании кареты, чтобы ехать к княгине. Он машинально сел на скамейку у фонтана и рассеянно взглянул на блестящую струю воды, падающую из пасти тритона, как вдруг внимание его было привлечено каким-то золотым предметом, видневшимся меж камней и ярко сверкавшим под лучами солнца. Рауль позвал садовника. Тот, недолго думая, прыгнул в бассейн и с большим трудом вытащил цепочку с медальоном, застрявшим между камней.

– Это золотая цепочка, ваша светлость, и на ней висит что-то, – удивленно сказал садовник и достал медальон.

Рауль очень обрадовался, увидев медальон Валерии, таинственно исчезнувший два года назад. Каким чудом эта вещь, которую он считал украденной лакеем, за что тот был прогнан, каким чудом она оказалась здесь? Князь пошел к себе в кабинет и заперся. Если действительно в медальоне не было ничего подозрительного, то он готов был поверить в правоту своей жены и сделать все, чтобы исправить свою ошибку и примириться с Валерией. Он готов был поверить, что лишь случай придал его сыну сходство с ненавистным евреем. Сидя у стола, он взглянул на стоявший перед ним и недавно снятый портрет Амедея. В этом личике ничто не напоминало его или Валерию, но это еще ничего не значит…

С лихорадочным волнением принялся он разглядывать медальон, потемневший от долгого пребывания в воде, слегка побледневший и несколько попорченный. Он продолжал ощупывать его со всех сторон, но не находил ничего. Медальон казался целым. Однако его подозрительность была возбуждена. Он взял перочинный нож и стал так сильно нажимать обратную сторону медальона, что коснулся, вероятно, потайной пружины. Открылось дно медальона и в нем оказалась с одной стороны прядь волос, с другой стороны миниатюрный портрет. Глухой стон вырвался из груди Рауля: он увидел энергичное красивое лицо и большие черные глаза Самуила Мейера. Не оставалось никакого сомнения: он был гнусным образом обманут и обесчещен. Сравнение портрета Амедея с портретом медальона уничтожило всякие иллюзии. Оба лица были схожи черта в черту. Ребенок, которого он считал своим, оказался сыном еврея, и он был не властен отречься от него, лишить его похищенного имени. В душе Рауля поднималась буря, а безумная жажда мщения внушала ему мысль требовать себе право отвергнуть жену и ребенка на основании предательского сходства.