Шпионаж по-советски. Объекты и агенты советской разведки - Дэвид Даллин

таинственных агентов с коротковолновыми передатчиками начался почти за год до арестов. С июля 1941 года станции радиоперехвата в Германии принимали радиограммы, которые дешифровальные отделы так и не смогли прочитать. В декабре 1941 года, когда в Брюсселе были арестованы первые советские агенты, в руках немцев оказалось более ста двадцати закодированных сообщений, но так как все арестованные, кроме Риты Арнольд, отказывались давать показания, а она не знала кодов, то никакого прогресса не было достигнуто. Весной 1942 года абверу удалось расшифровать часть записанных радиограмм, и его тревога усилилась. Москве сообщали о предстоящем германском наступлении на Кавказе, приводились данные о потреблении горючего армией, о размерах военно-воздушних сил, о германских потерях и т. д. Наконец в одном из расшифрованных сообщений встретились три имени и адреса.

В это же время была схвачена вторая группа в Брюсселе. Ее радиооператор, «профессор» Герман Венцель, в конце концов сломался, выдал код и вдобавок к этому много других сведений. Теперь власти смогли прочитать радиограмму от 29 августа 1941 года, адресованную Виктору Сукулову в Брюссель: «Пройдите по трем адресам в Берлине и выясните, почему так часто прерываются радиопередачи». Далее следовали адрес Адама Кукхофа и указание на то, кто такой Харро и Арвид Харнак.

Поначалу опытные полицейские проявили недоверие, расследование гестапо заняло несколько недель. Тридцатого августа 1942 года Шульце-Бойзен был тихо арестован у ворот здания министерства военной авиации. Либертас взяли двумя днями позже. Харнака схватили третьего сентября на летнем курорте и доставили в Берлин.

Полицейская операция велась в условиях строжайшей секретности. Коллегам Харро в министерстве сказали, что он уехал на место нового назначения. Министерство экономики, где работал Харнак, продолжало еще несколько месяцев начислять ему жалованье. Министр Функ так ничего и не знал до того дня, когда казнили Харнака. До самого конца нацистского рейха ни в прессе, ни по радио не было сделано ни единого намека на это дело. Дальнейшие аресты последовали с большой быстротой. Еще до ареста Шульце-Бойзена полиция подслушивала его телефонные разговоры и смогла в начале сентября схватить всю руководящую группу, равно как и ее участников с меньшим статусом. Хорст Хайльман из шифровального отдела был арестован пятого сентября, Коппи, Грауденц и Кукхофы – двенадцатого. Скоро число арестованных перевалило за сотню.

Расследование вели следователи гестапо Панцингер и Коппков, специалисты по коммунистическому подполью. Группенфюрер Мюллер лично докладывал Гиммлеру о ходе следствия. Гестапо применяло разные методы, чтобы получить признание арестованных. В некоторых случаях было достаточно угрозы, что возьмут его жену и детей, в других случаях задержанному давали ложное обещание, что сохранят ему жизнь. Продолжительные допросы, яркий свет, кандалы – все это помогало подавить обвиняемого и парализовать его волю. В некоторых случаях применялись пытки[36].

Среди других членов группы Шульце-Бойзена – Харнака, которые согласились назвать гестапо имена и факты, была Либертас. Эта аристократическая молодая женщина, по-детски оптимистичная и наивная, поверила, что ей сохранят жизнь, если она согласится быть свидетелем обвинения на процессе против всех остальных. Обещание, разумеется, было чистым обманом, в немецких законах и судопроизводстве нет такого понятия, как свидетель обвинения. Либертас заговорила и предала как себя, так и своих друзей. В своих показаниях в сентябре 1948 года Адельхейд Эйденбенц, бывшая секретарь доктора Редера, отмечала, что «обвиняемые были осуждены главным образом на основе показаний Либертас Шульце-Бойзен. Фрау Шульце-Бойзен и на самом деле считала себя «свидетельницей обвинения» на процессе и верила, что спасает себе жизнь, предавая остальных. Насколько я помню, обвиняемые в первый раз на этом процессе вошли в конфронтацию друг с другом, когда поняли, что фрау Шульце-Бойзен разоблачила их».

Либертас стала жертвой и другого обмана. Разыгрывая роль заключенной и притворясь, что испытывает глубокую симпатию к Либертас, сотрудник гестапо Гертруда Брайтер получила от нее обильную информацию. Она передавала письма Либертас к ее матери, и копии этих писем, конечно, попадали в гестапо. «Все эти факты не были известны Либертас, – писал тюремный священник, преподобный Харальд Пельшау, – почти до самой ее смерти. Она горько раскаивалась, что доверилась шпионке. Брайтер была единственной женщиной в тюрьме, которая обняла ее и по-дружески поговорила с ней».

Либертас поняла всю иронию своего положения. Она предала своих друзей, а теперь предали и ее. В послании матери она писала перед казнью:

«Мне пришлось выпить горькую чашу, потому что эта женщина, которой я полностью доверяла, Гертруда Брайтер, предала меня и вас. Из эгоизма я предала друзей, я хотела стать свободной и прийти к тебе, но поверь мне, меня теперь терзает чувство вины».

Однако Либертас была не единственным членом группы, которые признались и все рассказали. Иоганн Грауденц и Генрих Кенен говорили, хотя, может быть, и под пытками. В своем секретном докладе гестапо ссылалось и на другие показания. После двух месяцев допросов более сотни арестованных и большого числа других свидетелей гестапо получило детально проработанную картину деятельности сети. Позже Сукулов, которого арестовали в Марселе, тоже начал говорить, и его доставили в Берлин, чтобы окончательно прояснить картину.

От Харро Шульце-Бойзена, однако, было мало пользы. Все, что касалось его деятельности, гестапо узнавало от других членов его группы. Но когда расследование зашло слишком далеко, Харро решил пойти на уловку, чтобы получить годовую отсрочку для себя и своих товарищей. Он сделал заявление, что за долгое время службы в министерстве военной авиации собрал большое количество секретных документов высочайшей политической и военной важности, которые он передал друзьям в Швеции. «Если я нажму кнопку, – пугал Шульце-Бойзен гестаповцев, – эти документы будут переданы врагам – Британии или России – для опубликования». Он отказался сообщить, где именно находятся бумаги, и не согласился распорядиться, чтобы их вернули в Германию, потому что они являются «единственной гарантией безопасности для него самого и его друзей».

«Шведские документы» произвели переполох в правительственных кругах. Геринг инструктировал гестапо, что к Шульце-Бойзену должны быть применены «все меры», чтобы он во всем признался, а Гиммлер распорядился подвергнуть его «особому обращению». Приказ был исполнен, и лейтенанта военно-воздушных сил пытали, что было официально зафиксировано. Что касается «шведских документов», то Харро предложил сделку: он все расскажет об этих документах при условии, что смертный приговор, который ожидает его и других обвиняемых, не будет приведен в исполнение до конца 1943 года. И гестапо должно обещать это в присутствии его отца, командора Эриха Шульце. «Не было никаких сомнений, – писала потом в своих мемуарах его тетка Эльза Бойзен, – Харро был уверен, что к этому моменту война закончится и режим Гитлера будет свергнут». Предложение Харро было принято, в присутствии его отца гестапо подтвердило,