Мия - Тамара Витальевна Михеева

по́том и грязью. Но это был он, он, каким я его помнила.

– Господин Этьен… как так получилось?

Вот дура! Зачем я это спрашиваю? Но я не знала, что еще сказать.

– Просто получилось. Ты ведь не это хотела сказать, Элоис.

Не это. Но что?

– Ты работаешь в суде? Ты рисуешь? Наверное, это не очень веселая работа, да?

– Уж какая есть, – пожала я плечами. – Мама умерла, и нам с тетей надо как-то жить.

«Соврав однажды…» – или как уж там дальше? Я не нуждалась в деньгах, я пошла работать сюда, чтобы найти Олу. Но об этом я, конечно, говорить не стану.

– Я не знал. Давно?

– Два года назад. Ее убили.

Я говорила так спокойно, что просто удивительно. Наверное, он решил, что я совсем бесчувственная, потому что смотрел на меня с таким укором, что мне сразу захотелось сказать какую-нибудь грубость.

– Что вас так удивляет, господин Этьен? Будто в этом мире живут только хорошие, добрые люди, которые никого не грабят и не убивают!

– Меня удивляет, что тебя это не удивляет, Элоис.

Я замолчала. Потом вспомнила:

– Почему вы решили, что я хотела сказать что-то другое?

Он улыбнулся.

– Ну, по закону жанра ты должна сказать мне: «Не волнуйся, я вытащу тебя отсюда».

Я только усмехнулась. Он шутил, как всегда. Только глаза уставшие.

– Я бы с радостью сказала это, но я не знаю как. Я была в Северных холмах, – выпалила я вдруг, хотя совсем не собиралась делиться с ним этой своей тайной. – Одна. И еще я…

– Тихо! Не надо здесь об этом. А то нас и правда некому будет спасать. Послушай, Элоис, ты должна найти одного человека. Девушку. Она работает в лавке художника на Коврижной улице, мы с тобой заходили туда как-то, ее зовут…

– Ола. Боюсь, что нет, господин Этьен. Ее арестовали. Четыре года назад. С тех пор я ничего о ней не слышала и…

– Что?!

Вот тут он по-настоящему испугался. Значит, он знал, что Ола была Хранительницей. Значит, он действительно связан с ними. С кем?

– Тогда у нас нет ни единого шанса. Мы никогда не выберемся, – глухо сказал он и в ярости стукнул кулаком о решетку. – Ч-черт!

– Они у меня.

Я сказала это очень тихо, совсем тихо, даже не шепотом, а одними губами. Я понимала, что не должна говорить ему о картах. Тем более в тюрьме. Я понимала, что карты Олы – это как раз то, за что тебя повесят сразу.

– Элоис…

– Я знаю. Молчите. Просто молчите и слушайте. Они у меня. Я знаю, как ими пользоваться. Я смогу покинуть Рионелу по трем выходам в любой момент, и меня никто не найдет и не догонит. Но я не знаю, как вытащить вас отсюда. А без вас…

И я поняла, что проговорилась. Что все четыре года, пока он шлялся неизвестно где, а я росла, рисовала, я страдала, я никому не могла сказать про него, про то, что я люблю его, люблю каждый миг, каждую секунду, я думала, что эта тайна уйдет со мной в могилу, и так глупо, глупо проболталась! И кому? Ему самому!

– Зато я знаю, – сказал он и улыбнулся.

И я так и не поняла – догадался он или нет?

Я вышла из тюрьмы, пряча в сумку второй портрет Этьена. Может, он и знал, как выйти из тюрьмы, но рассказать об этом мне у него все равно не получилось: пришел Руш и сказал, что мне пора. Что же мне делать? Мне казалось, еще минута, и отчаяние выломает мне виски. В этом городе, городе, в котором я прожила бо́льшую часть своей жизни, у меня было только четыре близких человека. Только четыре человека, которым я бы могла довериться. И двое из них – в тюрьме (я буду упорно верить, что Ола жива, пока точно не узнаю обратное). Тете рассказать об этом невозможно. Значит, остается только один человек – Катрина.

– Ты обезумела? Я тебе говорила, что эта работа не для тебя. И вот – я была права. Опять, между прочим.

Мы сидели с Катриной на чердаке ее дома. Это было самое безопасное место, чтобы поговорить по секрету. По очень большому секрету. У меня внутри все не просто дрожало, меня колотило изнутри. Катрина взяла меня за руку:

– Ты холодная, как лед! Я сделаю нам какао.

Она вернулась минут через десять и сказала, подавая мне большую горячую кружку:

– Я все придумала! Нам надо всего лишь убить охранника.

Я хрюкнула, разбрызгала какао, посмотрела на нее с упреком.

– Это самое простое, – убежденно сказала Катрина. – А ты как думала? Мы просто придем и скажем: «Эта милая девушка влюбилась в преступника и говорит, что он хороший. Освободите его, будьте добры»?

– Нет, – сказала я, потому что в этот самый момент меня осенило. – Этой девушкой будешь ты. Но влюбилась ты не в Этьена, а в охранника Руша. Он молодой и симпатичный, как раз в твоем вкусе.

– А целуется хорошо?

– Вот и узнаешь.

Мы начали следить за тюрьмой и выяснили, что Руш работает каждые вторые сутки. Нам нужно было торопиться. Окончательное слушание по делу Этьена было назначено через две недели.

Побег

Руш был сыном зеленщика, он работал стражником городской тюрьмы уже шесть лет. Вообще-то он хотел быть солдатом, но в охрану дворца наместника его не взяли, а все войны давно закончились. Поэтому отец посоветовал ему пойти работать в тюрьму, раз уж так неймется натянуть на себя форму и отдавать честь. Служба была непыльной: в Рионеле чаще казнили, чем сажали. Всего пятерых заключенных охраняли сейчас Руш и его напарник, подслеповатый и ворчливый Бария. Первую камеру занимали уже лет десять два должника казны, во второй сидел малолетний воришка, пойманный с месяц назад на Южном рынке, в третью посадили этого безумца, который пытался выкрасть детей шпионов из холмов, а еще в одной… В самой крайней камере вот уже четыре года и два месяца отбывает свой пожизненный срок художница. Руш знал, что ее зовут Ола Тьенго, что она приехала неизвестно откуда в Рионелу пятнадцать лет назад вместе с родителями, которые потом погибли от рук повстанцев с островов; что у нее была лавка художественных товаров и что она обвиняется в шпионаже. У нее были тонкие пальцы, и когда она брала из его рук миску с похлебкой, он чувствовал, что они нежные и прохладные; у нее были яркие голубые глаза, вот не повезло, родиться с такими – всю жизнь маяться, – кудрявые волосы