Шестьдесят рассказов - Дональд Бартельми

* * *

Смерть отцов. Когда отец умирает, его отеческая сущность возвращается ко Всеотцу, который есть целокупность всех умерших отцов (это не определение Покойного Отца, а лишь один из аспектов его бытия). Отеческая сущность возвращается ко Всеотцу, во-первых, по принадлежности, а во-вторых — чтобы не достаться вам. Передача власти сопровождается соответствующими ритуалами. Цилиндры усопшего предаются огню. Теперь, когда отца у вас нет, вам нужно как-то разобраться с воспоминаниями о нем. Зачастую воспоминания о мертвом отце действуют значительно сильнее, чем присутствие отца живого, они проявляются как внутренний голос, безостановочно приказывающий и комментирующий, одобряющий и осуждающий — двоичный код, да-нет-да-нет - да-нет-да-нет, направляющий каждый ваш поступок, мельчайшее ваше движение, как телесное, так и психическое. Когда же вы станете самим собой? Окончательно — никогда, ибо вы всегда будете отчасти им. Эта выигрышная позиция в сыновьем ухе есть посмертная привилегия, от которой не отказывался еще ни один из отцов.

Сходным образом ревность является совершенно бессмысленной страстью: она бывает направлена по преимуществу на равных, то есть совсем не туда, куда надо. Существует только одна продуктивная и существенная

разновидность ревности, ревность первородная.

* * *

Отцеубийство. Вот это уж совсем ни к чему. Во-первых, отцеубийство противно нашим законам и обычаям, во-вторых, оно лишь окончательно подтвердит обоснованность всей напраслины, которую возводил на вас ваш отец. Вы мгновенно превратитесь в законченного мерзавца, отцеубийцу! — в представителя класса, всегда и везде вызывающего неодобрение. Можно сколько угодно лелеять это жгучее, почти непреоборимое желание, не надо только ему поддаваться. Да в этом и нет никакой необходимости. Зачем убивать своего отца, время само убьет его, со временем, уж в этом-то нет ни малейших сомнений. Ваша истинная обязанность лежит совсем в иной плоскости.

Ваша истинная сыновняя обязанность состоит в подробном воспроизведении всех чудовищных гнусностей, затронутых в данном руководстве, однако в приглушенной, менее вирулентной форме. Вы должны стать своим отцом, но в более бледном, разжиженном варианте. Эта работа неизбежно связана с упомянутыми гнусностями, однако прилежное изучение проблемы позволит вам осуществлять их с меньшим блеском, чем это делалось прежде, что будет шагом к золотому веку порядочности, спокойствия и укрощения душевных бурь. Ваш личный вклад во всеобщую гнусность вряд ли будет малым, однако вы должны всеми силами стремиться к его малости. Если ваш отец был капитаном четвертой батареи, служите там же, но удовлетворитесь должностью капрала. Не ходите на ежегодные встречи однополчан. Не пейте на этих встречах пива и не пойте песен. Для начала шепчите перед зеркалом, по тридцать минут в день. Затем связывайте себе руки за спиной на те же тридцать минут в день, сами или попросите кого-нибудь о такой услуге. Затем выберите одно из самых глубоких своих убеждений — ну, например, убеждение в том, что ваши почести и вознаграждения имеют к вам какое-то отношение, — и отбросьте его. Друзья охотно вам в этом помогут; при первом же проявлении слабости вы можете позвонить им по телефону. Вы видите основной замысел, остается только претворить его в жизнь. Отцовство может быть если не окончательно обуздано, то хотя бы «приглушено» уже в этом поколении — нашими совместными усилиями. Ликуйте.

В КОНЦЕ МЕХАНИЧЕСКОЙ ЭРЫ

Я пошел в бакалейную лавку за мылом. Я долго стоял перед мыльным изобилием, упакованным в привлекательные коробочки, «РУБ» и «ТУБ» и «ФАБ» и все такое, и я не мог ничего решить, и тогда я закрыл глаза и протянул руку наугад, и когда я открыл глаза, то обнаружил в своей руке ее руку.

Она сказала, что ее звать миссис Дэвис и что она считает «ТУБ» наиболее подходящим для важных очистительных мероприятий. Потом мы пошли перекусить в мексиканский ресторан, принадлежавший, как оказалось, ей, и она провела меня на кухню и показала мне свои штабели красивых бежевых лепешек, свои мармитки, сверкающие начищенной нержавейкой. Я сказал ей, что не очень-то умею обращаться с женщинами, а она сказала, что это ерунда, мало кто из мужчин умеет, и что теперь, когда Джейка нет, все ерунда, но я вполне сойду в качестве временного варианта, и садись и выпей «Карта Бланка». Так что я сел с холодной «Картой Бланкой», Бог же там временем находился в подвале, снимал показания счетчиков, чтобы узнать, сколько благодати израсходовано за июнь. Наука доказала, что Благодать это электричество, нет, она не похожа на электричество, а именно что электричество, вот Бог и спустился в подвал, чтобы проверить счетчики, в заднем кармане его синего комбинезона торчал электрический фонарик.

— Механическая эра близится к концу, — сказал я ей.

— А может, уже и кончилась, — ответила она.

— Хорошая была эра, — сказал я, — Мне было в ней уютно, до некоторой степени. Судя по всему, наступающая эра не доставит мне особой радости. Мне не нравится, как она выглядит.

— Нужно быть честным. Мы еще не знаем, какой эрой станет следующая. Хотя я печенкой чувствую, что это будет эра, враждебная личному благополучию и комфорту, а ведь что мне нужно от жизни? Личное благополучие и комфорт.

— Ты считаешь, что нужно что-то предпринять? — спросил я.

— Обняться и прижаться, — сказала миссис Дэвис. — Мы можем обняться и прижаться. Потом, конечно же, это нам приестся, со временем все приедается…

Мы пошли ко мне домой, чтобы обниматься и прижиматься. Если снять с женщины одежду, она, как правило, оказывается двухцветной, тем более — летом, однако миссис Дэвис была вся сплошь одного цвета, охристого. Судя по всему, ей нравилось обниматься и прижиматься, она осталась у меня на много дней. Время от времени она проверяла свой ресторан, наводила в нем полный блеск, распределяла среди обслуживающего персонала некоторые суммы денег и возвращалась, нагруженная мешками кукурузных лепешек, ящиками «Карты Бланки» и ведрами салата из авокадо; я платил ей за все это, не слушая никаких возражений, потому что не хотел чувствовать себя обязанным.

Была такая песня, которую я пел ей, песня больших ожиданий.

«Близко пришествие Ральфа, — пел я, — в свет облаченный Ральф шагает через луны и горы, фонтаны и автостоянки, шагает к атласной тебе. Близко пришествие Ральфа, на нем многоцветный костюм изо всех главных кредитных карточек, он шагает на встречу с тобой, дабы увенчать твои туманные мечты взрывом крови и почвы, в конце механической эры. Близится Ральф, ему предшествуют скороходы с копьями числом пятьдесят и танцовщицы с корзинками, числом пятьдесят, устилающие путь его листиками шпината. Ральф безупречен, — пел я, — но он также полон любопытных, трагичных изъянов, и он может, все так же шагая, перепить скороходов, числом пятьдесят, так что все они рухнут под стол, и он может, все так же шагая, совокупиться с танцовщицами, числом пятьдесят, даже носки его гладко наглажены, такой аккуратный он, Ральф, но он же самый барахтается в той же грязи, что и все мы, и он продает эту грязь по высоким ценам для особых промышленных нужд, и он шагает, шагает, шагает к твоему жадно ждущему сердцу. Не все придут от него в восторг, некоторые люди ужасно переборчивы… Ральф приближается, — пел я ей, — он шагает через пестрые равнины и бешеные реки, и он изменит жизнь твою к лучшему, возможно, ты потеряешь сознание от восторга, лишь только тебя он коснется своей настойчивой, нервной, немыслимо нежной рукой, хотя я знаю, и знаю отлично, что некоторые люди не выносят процветания. Близится Ральф, я слышу стук его копыт по тугому барабану истории, он шагает, как шагал всю свою жизнь, к тебе, к тебе, к тебе».

— Да, — сказала миссис Дэвис, когда я кончил песню и смолк, — это то, что я заслужила, уж это-то точно. Хотя, возможно, мне этого и не достанется А пока что есть ты.

Затем Бог изливал на землю дожль сорок дней и сорок ночей; когда вода снесла фасад дома, мы перебрались в лодку. Миссис Дэвис понравилось, как я снял лодку с трейлера и выплыл из гаража, моя ловкость спровоцировала ее на воспоминания о Джейке.

— Джейк был человеком прямолинейного склада, — сказала она. — Он был бесхитростен, что помогало ему быть человеком того склада, какого склада он был.

Она довольно хмуро, как мне показалось, созерцала стакан скотча с потопной водой, вокруг на волнах плясали мусор и обломки, но она их словно не видела.

— Я люблю людей такого склада, — сказала она. — Людей сильных и бесхитростных. Кабинетное изучение проблемы, это было не для Джейка, он очертя голову бросался напролом и всегда на этом выигрывал, в какую бы игру не играли. Он страстно любил жизнь, а жизнь любила его. Когда Джейк скончался, я была безутешна.