Млава Красная - Вера Камша

Тешу себя надеждой, что, правдиво повествуя Вашему Василеосскому Величеству о собственных ошибках и упущениях, вину в коих не отрицаю ни в малейшей степени, я не отвращу Вашего Василеосского внимания от явленных примеров храбрости офицеров и нижних чинов штабного конвоя и собранных нами отступающих батальонов. Штыками проложив себе дорогу на Кёхтельберг, мы заставили неприятеля ретироваться, нанеся ему изрядные потери: до тысячи убитыми и ранеными, что почитаться может за немалый успех при рассмотрении того состояния, в коем оказались расстроенные наши части.

Из числа же югорских стрелков в расположение главных сил корпуса вышло их до полуроты, утративших знамя и имевших при себе лишь дюжину ружей. Местоположение подполковника Сажнева неизвестно. В случае его обнаружения в числе живых считаю необходимым предать его военно-полевому суду с разжалованием и ссылкой в линейный батальон Капказского корпуса нижним чином.

Не могу также скрыть от Вас, Всемилостивейший Государь, что число дезертиров весьма умножилось. Только вчера полковник Свиты Вашего Василеосского Величества по квартирмейстерской части Горяинов собрал их до восьмисот, но против сего зла уже приняты строжайшие меры.

Перехожу теперь к самой горестной части моего донесения, к повествованию о наших потерях. Выше я уже сказал вкратце, что исчисляю их в две дивизии, однако сие включает и убитых, и раненых, и просто рассеявшихся по лесам.

Сведения, у меня имеющиеся, получены большею частью из докладов уцелевших гг. офицеров и путём опроса младших чинов различных полков, что поневоле заставляет подозревать неполноту и неточность оных подсчётов.

Число только убитых простирается до восьми тысяч, число раненых же относительно невелико. Сие есть результат злодейского и хладнокровного истребления наших раненых бесчеловечным неприятелем. Отставших по ранению во время бегства вышепоименованных пехотных полков и стрелкового батальона наёмные немецкие войска и ливонская милиция безжалостно добили вместо оказания им помощи, как положено законами воинским и христианским. Ужасная погода, облегчив в известной степени отступление организованных частей наших, в то же время совершенно безжалостна оказалась по отношению к отставшим и раненым, многие из которых, не в силах идти, стали добычей холода и немилости врага. До двадцати тысяч человек числим пропавшими без вести, однако имею изрядную надежду думать, что они просто рассеялись по лесам и в ближайшее время будут собраны. Сие, однако, не отменяет того факта, что сейчас Второй армейский корпус имеет лишь одну свежую дивизию, Девятнадцатую. С имеющимися у меня силами буду, несмотря ни на что, противостоять вторгшемуся неприятелю, уповая на безграничную милость Божию и храбрость офицеров с нижними чинами.

О неприятеле же никаких сведений у нас нет, кроме того, что лёгкими войсками открывать можно или ведать от взятых нами, несмотря на трудности отступления, пленных. По их показаниям, явственно путанным и противоречащим одно другому, выходит, что против нас фон Пламмет имел самое меньшее четыре дивизии и драгунскую бригаду, коя почти равна силой нашей кавалерийской дивизии. Уже к вечеру 28 октября все воинские части неприятеля являли собой собранный воедино кулак.

Таково положение, в коем находится ныне вверенный мне Второй корпус Действующей Армии. Никоим образом не снимая с себя вину за бедственное состояние, в коем он оказался, и будучи готов понести любое наказание, верноподданнейше прошу обратить Ваше Василеосское внимание на подвиг генерал-майора Аристарха Богдановича Ейсмонта, погибшего при отражении натиска противника на штабной конвой, и не оставить милостию своею его вдову и детей, а такоже на мужество и распорядительность спасшего штаб корпуса генерал-лейтенанта Ломинадзева. Всемилостивейше прошу Ваше Величество обратить благосклонное внимание своё на заслуги полковника Росского, коий согласно приказу в труднейшем положении дал бой на указанных ему позициях и сковал дальнейшее продвижение фон Пламмета.

Кроме означенного генерал-майора Ейсмонта, погибли у меня на глазах, изрубленные драгунами фон Пламмета, генералы Свиты Вашего Василеосского Величества Гаев и Саковнин, уже мёртвыми попавшие в руки неприятеля.

Тело же испустившего дух с именем Вашего Василеосского Величества на устах генерал-майора Ейсмонта, согласно его предсмертной просьбе, в сопровождении адъютанта покойного, князя Крупицкого, отправлено в Анассеополь, дабы было оно предано земле в Андриано-Печерской лавре рядом с почившим от полученных во Второй Буонапартовой кампании ран родителем.

Дерзну поведать также Вашему Василеосскому Величеству о более чем достойном поведении Михаила Шигорина, коий, отбывая наложенное на него наказание, нижним чином состоял в Темрюкском гусарском полку и первым явился ко штабу корпуса с предупреждением об опасности и в дальнейшем, при отступлении штабного конвоя в Кёхтельберг и Ягодки, являл изрядную храбрость. Постоянно пребывая в сабельных стычках с наседавшими драгунами неприятеля, упомянутый Михайло Шигорин не оставлял позиции, ободряя других нижних чинов и призывая оных не жалеть жизней во имя Вашего Василеосского Величества. Льщу себя надеждой, что храбростию своей сей отпрыск достойнейшего и древнейшего рода Державы смог хоть в малой степени загладить часть вины своей перед Вашим Величеством, за каковую вину, несомненно, понёс заслуженное наказание.

Я же, будучи довольно легко ранен, умоляю лишь об одной милости – разрешить мне остаться в армии хоть рядовым, дабы смыть нынешние унижение и позор.

Всемилостивейший Государь, Вашего Василеосского Величества Верноподданнейший

Леонтий Шаховской.

Писано под диктовку начальником штаба Второго армейского корпуса князем Ломинадзевым.

Прилагаю при сём оригинальные рапорты о наличной армии и подношу также Вашему Василеосскому Величеству доклад начальника штаба к военному министру».

* * *

Пальцы разжались, отпуская роковую бумагу. Тугая боль стиснула грудь, отдалась в спине, стало трудно дышать. Виски покрыл холодный пот. Мелькнула мысль, что надо бы вызвать Харитона Фомича, дохтура, пользовавшего всероссийского сатрапа последние пятнадцать лет, – мелькнула и тотчас исчезла. До дохтуров ли тут, при таких делах…

Значит, так оно и было, не сговорился же Ломинадзев с Пламметом, а Пламмет с англичанами, ливонцами и пруссаками. Так и было… Восемь тысяч убитых, пруссаки, а это именно они, на нашем берегу Млавы, прут вперёд, и один Господь знает, где остановятся.

Николай Леопольдович пошевелил губами, словно повторяя последние слова, и оглянулся на крутящего пуговицу государя. Арсений Кронидович за ночь успел себя окончательно уверить в том, что проклятый телеграф и ещё более проклятый фон Пламмет врали хотя бы насчёт югорцев. Уж лучше б донесение пришло вчера…

Наряду с гвардией стрелковые батальоны были любимой игрушкой государя. Ему хватило воли и настойчивости устроить там всё на свой лад, не слушая никаких возражений. Арсений Кронидович очень надеялся на стрелков. Охотники, а не забритые насильно рекруты. Приличное жалованье, его можно отсылать домой по аттестату. После того как первые солдатские семьи на деньги записавшихся в службу стрелков прикупили коней да коров, наняли покосов и пашни, от желающих не стало отбоя, но брали, само собой, не всех, а только лишь достойнейших, отличавшихся на смотру.

– Лучший батальон! – Это был даже не крик, вой. – Лучший батальон загубить! Бессмысленно, зазря!

Ответ не требовался, более того, он мог сейчас только навредить, и Тауберт вновь уткнулся в рапорт, доставленный загнанным не хуже лошади фельдъегерем. Бедняга не знал ничего, просто гнал лошадей, но ливонский телеграф всё равно был быстрее.

Загубили, само собой, не один лишь «лучший батальон». Загубили две дивизии, кои теперь, если по делу, нужно переформировывать. Погибла, если верить Шаховскому, треть офицеров свиты и штаба корпуса. Убиты или пропали без вести несколько генералов. О сгинувших пушках и знамёнах Шаховской с Ломинадзевым благоразумно умалчивали, не забыв, однако, помянуть утраченное знамя югорцев.

И для василевса сейчас все поражение и разгром сжались до одного батальона, в который он верил едва ли не больше, чем в гвардию. И гвардия, кстати, выстояла…

– Что молчишь? – тяжело выдохнул василевс. – Язык проглотил?

Сказать было нечего, но и молчать всероссийский сатрап, будучи именно сатрапом, не мог тоже.

– Слишком похоже, – Николай Леопольдович аккуратно положил чудовищную депешу на стол, – словно сам лорд Грили диктовал.