Сущий рай - Ричард Олдингтон

Крис сел за письменный стол и уставился на опустевшее кресло. Каковы были мысли и чувства Фрэнка в эти последние мучительные часы его жизни? Злость на Криса за его манеру говорить обо всем прямо и неприкрыто? Разумеется. Бессильное возмущение Джеральдом? Весьма вероятно. Стыд, скорбь, отчаяние из-за Жюли? Пожалуй.

Раскаяние и горькое сознание собственной вины? Вот тут-то и была загвоздка. Весьма маловероятно, чтобы Фрэнк принял на себя ответственность. Крис почти слышал как он говорит, что стремился сделать все как можно лучше, и мог ли он предвидеть?.. И, по справедливости, он не мог предвидеть. И все-таки, даже если бы с Жюли не произошло этого ужасного несчастья, Фрэнк все-таки причинил ей зло, он все-таки виновен. Он думал только о выгодах этой «партии», но не подумал о реальности физических и психологических взаимоотношений. Но разве кто-нибудь задумывался над реальностью в этом мире туманного благодушества, где полагалось принимать вещи такими, какие они есть?

Однако если перед судом своей совести он признал Фрэнка виновным, то и себя он тоже должен считать виновным. Побуждения, заставившие его написать это, по-видимому, роковое письмо, не были чистыми и бескорыстными. Правда, Крис мог найти для себя смягчающие обстоятельства, но он мог найти их и для Фрэнка. Они, может быть, объясняли его поведение, но они его не оправдывали. Когда Крис писал это письмо, он дал волю раздражению. Он хотел сделать Фрэнку больно, хотел, чтобы Фрэнк разделил страдания своих детей. Никто не имеет права брать отмщение на себя. Долг разума не давать древним примитивным импульсам овладеть человеком, успеть вовремя обнаружить их, когда они являются под благовидной лицемерной личиной нравственного возмущения. То, что он написал это письмо, было возвратом к первобытной дикости.

Так, мрачно созерцая пустое кресло, точно на нем сидел обвиняемый и обвиняющий Фрэнк, Крис вынес приговор и отцу и самому себе с жесткой и непримиримой юношеской честностью. Не для него были старческие увертки, которыми, прикрываясь терпимостью, мудрой снисходительностью и сотнями других подобных же проявлений трусости, извиняют все свои ошибки и уклоняются от всех последствий.

Но — характерный штрих — как только Крис признал свою вину, он тотчас же смог перестать о ней думать. Голые эмоции — не что иное, как бессмысленная трата энергии. Что сделано, то сделано, и это непоправимо. Тут ничего не попишешь: остается принять случившееся как жестокий урок и постараться быть более осторожным в будущем.

Он повернулся спиной к символическому креслу и занялся письмами. Одно, короткое, Марте; другое, подлиннее, Жюли: в нем он объяснял, что, по его мнению, произошло, и пытался утешить ее; третье, самое длинное, Ротбергу, с кратким изложением создавшейся ситуации и со множеством конкретных вопросов. Затем он тихонько вышел — опустить письма и разыскать гробовщика и портного.

Крис давно знал, что они с Нелл расходятся во взглядах на многое, и пытался примириться с этим. Но, как часто бывает, когда мы думаем, что применились к подобным расхождениям, Крис не отдавал себе отчета в том, насколько они велики. Создавшееся положение обострило ситуацию. Много раз Крис с удивлением убеждался, как неожиданно и бесповоротно они расходятся во взглядах на то, что следует считать существенным и что — не важным.

Для Криса смерть Фрэнка означала необходимость с полнейшей честностью выяснить свои истинные чувства к отцу и, так сказать, покончить с ним счеты. Расставание должно быть окончательным и искренним. Но для Нелл эта смерть была предлогом для бесконечной мелкой драмы, поводом безудержно предаваться чувствам, которые, по ее мнению, ей надлежало испытывать. Крис был необходимым протагонистом в этой сентиментальной оргии, и Нелл горько сожалела об отсутствии Жюли, которая была бы гораздо более сговорчивой жертвой. Когда Крис отбивался от этих эмоциональных щупальцев, Нелл обвиняла его в «отсутствии родственных чувств». Насколько глубоки, спрашивал себя Крис, эти «родственные чувства», доставлявшие ей, по-видимому, такое большое удовлетворение? Можно ли быть столь словоохотливым, если страдания так глубоки? Даже Марте Крис не мог бы рассказать о внезапной острой боли, пронизывавшей его каждый раз, когда он вспоминал, что вот его отец лежит сейчас мертвый. Здесь между матерью и сыном была непреодолимая пропасть.

То же и в мелочах. Всепоглощающим стремлением Нелл было, по-видимому, одно: произвести должное впечатление на общество. С точки зрения Криса, самым важным было заключение судебного следователя. Его напечатают в газетах, и ему все поверят. Нелл легкомысленно не желала об этом думать, считая это скучной и надоедливой формальностью. Она изводила Криса подробными наставлениями относительно того, что казалось ему бессмысленными мелочами. Нужно было послать в соответствующие их положению газеты извещение о «скоропостижной кончине» Фрэнка, с выдержкой из гимна и подписями «убитых горем» матери, Жюли и Криса. Она ругала Криса за то, что он пишет письма не на бумаге с черной каемкой, и зато, что он забыл заказать ее. Нужно было выписать из Лондона, из самого дорогого цветочного магазина, чрезмерно пышные венки. Злобой дня были письма, и Нелл всплакнула над несколькими строчками формального соболезнования от ее высокопревосходительства миссис Уорф-Коплстон-Морлей-Крапп, которая до того за двадцать два года ни разу не соблаговолила вспомнить о ее существовании. И неприглядная необходимость распорядиться останками покойного совершенно забывалась за гораздо более приятным занятием — ведь нужно было заказать надгробный памятник с приличествующей случаю надписью.

Помимо всех этих мучений, Крису приходилось выносить еще одно: вечные расспросы о Жюли и Джеральде. Почему Жюли не пишет? Почему Джеральд не может приехать на похороны? Будет «так странно», если «дочь покойного» и «его зять» не будут присутствовать на этой церемонии. Это вызовет пересуды. Очевидно, Нелл подозревала, что тут дело нечисто. Но Крис твердо решил не обсуждать этого вопроса, пока не будут разрешены остальные. Нельзя делать несколько дел сразу…

Мистер Снегг, младший из поверенных Фрэнка, зашел к ним перед разбирательством, и они с Крисом вместе отправились в суд. Нелл не последовала за ними. Накануне она провела несколько часов за разборкой своего гардероба, решая, какие платья можно выкрасить в черный цвет, а какие «слишком хороши», чтобы осквернять их прикосновением горя. Но в день расследования она чувствовала себя слишком плохо, не могла двигаться и цеплялась за постель, как моллюск за скалу.

Крис вынужден был признать, что нервничает. Внутри у него было неприятное томительное ощущение, такое же, как в детстве, в тот день, когда его в первый раз вызвали к инспектору. Сверх того, он не доверяет мистеру Снеггу, считая его ярким представителем хищнической породы, непоколебимым приверженцем всего дурного, что есть в нынешнем порядке вещей, коль скоро это дурное доставляло ему выгоду.

— Должен сказать, что для меня вся эта процедура очень тягостна, — с тревогой сказал Крис, когда они приблизились к зданию суда.

— Почему?

— Мне лично крайне неприятна вся эта огласка; и затем в интересах матери и сестры я надеюсь, что не будет признано самоубийство.

— Будет признана смерть от несчастного случая.

— Откуда вы знаете?

Мистер Снегг закрыл один глаз и осклабился.

— Все это предусмотрено. Я об этом позаботился, — внушительно сказал он.

Крис не успел спросить, как он это сделан, потому что они уже подошли к грязноватому входу, у которого стоял на посту полисмен, отдавший честь мистеру Снеггу. Внутри здания бесцельно слонялись какие-то люди. Другой полисмен и сержант стояли у дверей, и как только Крис и мистер Снегг вошли, к ним с другого конца коридора подошел инспектор с непокрытой головой. Он отвел мистера Снегга в сторону и что-то сказал. Мистер Снегг кивнул, и инспектор кивнул сержанту.

— Пройдите сюда, сэр, — сказал сержант, один из тех грубоватых, усердных парней, которые не переносят никакой этой, знаете ли, пустой болтовни.

Крис пошел за ним. Он поражался удивительному безобразию и холодному убожеству помещения и не заметил этой немой сцены. Ничего не подозревая, он шел за сержантом по коридору и вышел через одну или две двери на маленький грязный дворик. Мистер Снегг куда-то исчез.

— Вот сюда, сэр, — добродушно сказал сержант, ведя Криса в какой-то сарай.

Раньше, чем Крис сообразил, в чем дело, сержант отошел в сторону, два полисмена ловко откинули простыню, закрывавшую нечто, и Крис побледнел от ужаса при виде того, что было некогда живым человеком и его отцом. На лбу виднелся горизонтальный разрез. Черепная коробка была распилена на две части, затем аккуратно сшита кусочками проволоки. Под оттянутой гладко выбритой губой торчат испорченные, желтые от табака зубы, и одна рука, тощая, несгибающаяся, отвратительно торчала наружу.