Битва за Францию - Ирина Даневская

Когда Генриетта приехала в саутвикский дворец, так царило необычное оживление. Вопреки отчаянию короля, который оплакивал друга, запёршись в своих покоях, большинство придворных не разделяли его горя. Многие радовались, полагая, что теперь наступит мир между монархом, парламентом и народом, но благоразумно скрывали свои чувства. Взяв на заметку наибольших весельчаков, Генриетта сразу же направилась к королевской опочивальне.

   — Чарльз, открой, — попросила она, постучав.

Какое-то время из-за закрытой двери не доносилось ни звука, но потом щёлкнула задвижка, и королева увидела залитое слезами лицо мужа. Не говоря ни слова, он затащил её в комнату и снова запер дверь. И прежде чем Генриетта успела сообразить, как себя вести, Чарльз схватил её в объятия и принялся осыпать поцелуями.

   — Моя дорогая, любимая, — шептал он. — Вы единственная, кому я могу верить среди этой толпы убийц и предателей, которые нацепили на лица траур, но обрядили свои подлые души в праздничные одежды, радуясь смерти того, кто был мне единственным другом. Вы нужны мне... сейчас... всю жизнь...

Хотя страстные ласки короля были щедро политы слезами, но его непритворное горе так хорошо дополняло переворачивающее душу отчаяние Генриетты, что супруги наконец обрели ту гармонию, которая отныне сопровождала всю их семейную жизнь.

На следующее утро Чарльз покинул свою спальню. И хотя его сердце продолжало оплакивать погибшего друга, которого он теперь называл не иначе, как «мой мученик», ум собирался за него отомстить. Пригласив к себе епископа Лода, на которого перенёс частицу своей любви к Стини, король приказал ему провести расследование и найти сообщников убийцы.

   — Я не верю, что этот негодяй одержим дьяволом и действовал один, — заявил он. — Я ощущаю здесь руку Франции так же отчётливо, как прежде слышал звон французского золота в английском парламенте, который требовал суда над Бэкингемом.

Чарльз был настолько уверен в этом, что полностью отклонил мирные предложения венецианского посланника, и, желая поставить на колени Францию, сам стал надзирать за отправкой флота, который должен был отправиться в путь под командованием графа Линдсея.

Генриетта случайно столкнулась с расстроенным венецианцем, когда он выходил после королевской аудиенции, и не могла не поинтересоваться у него причинами столь скверного состояния духа. Сказанное им полностью подтверждало слова Монтегю, и королева уже собиралась отыскать Уолтера, чтобы сообщить ему об этом, но спохватилась, что молодой человек может воспринять её вмешательство как недоверие. Впрочем, Монтегю нашёлся сам. Он уже успел повидаться с Лодом и предложить ему свою помощь в расследовании убийства министра. Нечего и говорить, что епископ с радостью принял его предложение.

   — Король уже приказал арестовать Элиота, который громче всех выступал против Бэкингема, — обеспокоенно заявил Уолтер королеве. — И Лод собирается жать этого человека до тех пор, пока тот не признается, что он призывал народ восстать против министра, так как был подкуплен французами, желающими сорвать экспедицию к Ла-Рошели. Я не удивлюсь, если этот бедняга окажется виновным и в срыве продовольственных поставок, и во всех прочих грехах, в которых сам же обвинял покойного герцога.

   — Аминь, — зло сказала Генриетта. — Он наделал много долгов, попирая справедливость. Теперь же пусть платит по счетам...

А пока королевский двор — охотно или по-необходимости — одевался в траур, Англия ликовала. За здоровье Фельтона пили даже в Оксфорде, а тюремный кортеж, который вёз в Тауэр убийцу, повсюду встречали приветственными возгласами. Опасаясь беспорядков, тело его жертвы доставили в строжайшей тайне в часовню Генриха VII Вестминстерского аббатства, где хоронили английских королей и знаменитых людей Англии, а официальная траурная процессия проводила до места захоронения только пустой гроб. Так окончил свой земной путь этот великий человек, которого потомки окрестили «загадкой истории».

* * *

Уолтер Монтегю и Фельтон стояли друг против друга в мрачном подземелье Тауэра. Королевский секретарь подал знак охране, и стражники вышли, оставив их одних. Со странной смесью презрения и жалости Уолтер разглядывал маленького тщедушного человека тридцати с небольшим лет, с бледным лицом и воспалёнными глазами, который убил могущественного человека в Англии. «Беден, друзей и родственников не имеет, жены и детей тоже, мало говорит, сейчас всё время читает Библию, а прежде часто посещал англиканскую церковь, — припомнил он слова Лода, которыми тот характеризовал преступника. — Утверждает, что любит Англию и ненавидит Испанию с католической церковью...» Что ж, пока всё сходится.

Взгляд убийцы странно блуждал по камере, на какое-то мгновение останавливаясь на посетителе, но чаще всего устремлялся вниз.

   — Вы кто? Зачем пришли ко мне? — глухо поинтересовался он.

   — Я — лорд Монтегю, — представился Уолтер. — И пришёл задать вам несколько вопросов.

   — Меня всё время спрашивают об одном и том же, — пожаловался узник, которому доброжелательное выражение лица Монтегю, видимо, внушило доверие. — Я уже признался, что сам решил убить министра, и сделал это, но мерзкий епископ непременно желает подвергнуть меня пытке, чтобы я выдал организаторов заговора. Я пригрозил, что если он осуществит свою угрозу, я обвиню его самого в подстрекательстве к убийству. Но он не испугался и распорядился, чтобы я присутствовал на допросе другого заключённого и своими глазами увидел, что меня ждёт, если я не буду говорить. Милорд, это было ужасно...

Фельтон вытер пот изо лба, и Уолтер заметил, что на одном из его пальцев был отрублен кончик.

   — Что с вашей рукой? — поинтересовался он.

   — Ах, это... Я как-то вызвал на дуэль одного человека, а тот рассмеялся мне в лицо, сказав, что я упаду в обморок при виде крови. Тогда я вытащил нож, и у него на глазах отрезал себе часть пальца, чтобы доказать свою готовность драться. А потом была дуэль, и я убил его...

   — Вы были моряком, — проговорил Уолтер, надеясь нащупать слабую струну этого человека, сыграв на которой, он смог бы его разговорить. — Говорят, Бэкингем дважды отклонил ваше продвижение по службе?

   — Это правда, — горячо подтвердил Фельтон. — Однажды я лично попросил его об этом, но он, даже не взглянув на меня, отказал. Потом я ещё несколько раз видел герцога — он проходил мимо, не замечая, что идёт мимо своей смерти, такой гордый и надменный. Только с ножом в груди он заметил, что я существую...

   — Так вы решили наказать Бэкингема за то, что он из-за своей прихоти разрушил вашу судьбу?

   — Я сделал то, что желали сделать многие, но никто не решался, — убеждённо ответил преступник. — Я много думал, много читал, много молился... и вот, наконец, небо открыло мне моё предназначение. Я должен был избавить Англию от тирана, и я сделал это. Я! Я один!

   — Что вы читали? — поинтересовался Уолтер, припомнив свидетельство владельца книжной лавки, которое сейчас лежало у него в кармане:

«Я видел убийцу несколько недель назад в своей лавке. Его заинтересовал парламентский акт, в котором Вилльерс был признан врагом общества. За несколько дней до убийства герцога Фельтон опять посетил лавку. Он спросил у меня разрешения опять прочесть документ. Я позволил. Фельтон взял бумагу и направился с нею в таверну “Мельница”, где около двух часов его изучал. Там я его и обнаружил и потребовал, либо купить бумагу, либо вернуть её. Он расплатился и унёс документ с собой».

Словно желая подтвердить правильность его догадок, преступник сказал:

   — Я читал воззвание парламента, где тот объявил герцога врагом Англии, книжку доктора Иглишема об отравлении короля Джеймса и вот это...

Фельтон протянул Монтегю маленькую книжку «Золотые послания», где автор, заклятый пуританин, призывал верующих бороться с врагами религии не только словом, но и с оружием в руках.

«Вполне в духе “Молчаливых”», — подумал Уолтер, пряча её в карман. — Я прочту её и верну вам, — объяснил он расстроенному Фельтону. — А пока распоряжусь, пусть вам вернут Библию, которую у вас отобрали.

   — Да благословит вас Бог, милорд! — возликовал Фельтон.

Уолтер уже развернулся, чтобы уходить, но узник схватил его за руку.

   — Я вижу, вы истинный христианин, сэр, — сказал он. — Поэтому прошу вас, убедите епископа не применять ко мне пыток. Я уже признался в своём поступке, за который готов понести наказание, и раскаиваюсь в том, что совершил, поскольку общественное благо не может быть предлогом для отдельного злодеяния. Чего же ещё от меня желает королевское правосудие?