Эхо теней и другие мистические истории - Герр Фарамант

подследственному чуть согнувшись, сложив ладони лодочкой на колене. — Вы понимаете, за что мы вас задержали? А мы вас до-о-олго искали, — Юрий покачал головой. — А вы хорошо прятались. Признаётесь, сдаётесь с повинным?

Тот вперился в следователя взглядом, исполненным ненависти. Сделал глубокий-глубокий вдох — и на выдохе такой, истинно утробный, едва ни медвежий рык.

Ненавидел. Он их всех ненавидел и презирал. Они не имели ни малейшего права вторгаться в его жизнь. Они даже не знали, им дело не было до его личной трагедии. И бессмысленно им объяснять.

— Но-но-но-но-но, — следователь Чернов опять качнул головой. — Вы не серчайте на нас. Вы, вот, своё дело сделали. Так и мы теперь, — руками развёл, — своё дело делаем. Честно ведь? Вот и я думаю, — подошёл к мужчине вплотную, похлопал его по плечу. Тоже прямо смотрел в глаза, но не сверхностно, а даже как будто с жалостью, — что всё очень честно. Вы ведь сами того хотели, — беря под локоть, — а мы, — хлопнул губами, кивнул, — на службе. Служим вашим желаниям. Чтоб жили вы в благости, и всё, чего захотели — так с вами и приключалось, — нарицательно протянул, ведя подследственного к выходу в коридор.

— А про Марию Михайловну, вашу младшую, — добавил Юрий, переступая порог, — вы не бойтесь, — сказал так, и опять доверительно коснулся плеча. — Она, если захочет — всегда сможет навестить вас. Всё-таки вы отец, и это её честное право. Но... — подумав, добавил. — Я бы не сильно надеялся.

Михаил ему ничего не сказал. Во время всего допроса, или задержания, или что это было, мысли мужчины как отключило. Даже не так: он приказал себе отключить мысли. Чтоб ничего им не выдать. Не то, что эмоций — вообще, вообще ничего. Пусть думают, что хотят. Они сволочи, они грязные, подлые твари. Настолько низкие, что даже мыслей его недостойны. А этот лейтенантик — особенно. Можно было бы догадаться, отчего это какой-то служивый вдруг проникся к бедному отцу добротой.

***

Странности начались в коридоре, и сложно сказать, с чего именно.

Это и влажный, вязковатый, затянутый дымкой воздух. И почва такая, как будто бы шли по рыхлой земле.

Отряд медленно продвигался в каре, окружив подследственного. Все, кроме Юрия, достали оружие — и только Чернов — сам он шёл по правую руку от Михаила — тяжело вздохнул.

— Простите, — с досадой покачал головой, не глядя на Михаила. —Не уберегли.

… Первым застыл тот самый верзила, который до того бычился, стоял на входе в классную комнату. Сейчас же он просто встал, и осуждённый едва ни врезался в его грузную спину. А тот — тот просто раскинул руки, и всё тело его набухало. Ладони, щёки затянулись едкими водянистыми волдырями — и с шумом лопнули, выпуская слизь. Тут же — упал на колени, рухнул культями к земле — и из вскрытого горла потянулся дым. Он просто сдувался, мерно и постепенно, исходя на жижу и растекающийся гной.

Санёк, жилистый, открыл беспорядочную пальбу. Стрелял просто перед собой в воздух, особо не целясь. Зрачки у него закатились, а из глаз теперь лился белый лучистый свет.

Юрий схватил Михаила под локоть, резко рванул в сторону и вперёд — и как раз вовремя. Они вдвоём всего немного пригнулись — и над мужчинами с шумом рассёк воздух длинный коготь, возникший из потолка.

Сам арестованный — он даже и не боялся. Болезненная смерть троих человек, общая ирреальность — оно для него проходило как будто в тумане. Он просто безвольно следовал за ведущим его лейтенантом, брёл на негнущихся ногах, как будто не мёртвый и не живой.

Туфли втягивались в вязкую болотную топь, дышать — ну, как-то было возможно. Глаза слезились от дыма, тумана вокруг. Нос резало едким гнилушным запахом.

Кошмар не просто не кончился, он дал иллюзию того, что всё как будто бы хорошо — чтобы теперь вернуться к нему с новой силой. Но мужчина совсем не боялся.

Устал, как же он от всего устал.

Эта вязкость, этот такой густой, плотный воздух — оно всё его обволакивало. Как будто звало к себе, как будто тянуло на дно.

Хриплый стон, хруст костей, треск разорванных тканей — Юрий упал на локти, а из его спины торчал чёрный, обагрённый слипшейся грязной кровью, простой, возникший из-под земли шип. Ещё один коготь — и голова младшего лейтенанта отделилась от тела. Фуражка затерялась в тумане — и теперь останки юного следователя утопали в рыхлой грязи. Медленно втягивались в как будто ожившую почву, затягивались слизистыми пузырями, которые раздувались — и тут же лопались, обрызгивая уже совсем бесполезное, чуть ни тряпичное тело шипящей, растекающейся кислотой.

***

Длинный пустой коридор западного крыла второго этажа покинутой школы. Окна затянуты тёмной плёнкой, сквозь которую едва-едва пробивался мутный свет.

Уже без наручников, горе-отец стоял на коленях, вперив потерянный, опустошённый взгляд на пыльные половицы.

Никаких трупов, никакого тумана. Никаких звуков. Никаких выходов.

Только длинный-длинный коридор без конца.

Он только-только нашёл свою дочь, чтобы опять его потерять. А сам теперь… Да где он, собственно, был? Что это за место такое? Что возможно здесь, а что нет? Где кончалась его реальность, где начиналась настоящая, чужая и объективная?

Михаил не знал, не понимал. Уже ничего, совсем ничего даже не смел догадываться.

Если случившееся должно было его напугать — ну, оно с этим не справилось. Так, всего ничего, показалось чем-то суровым, а на деле — появилось, прошло. Даже не зацепило. Даже как будто погрузило его в полудрёму, чтоб притупить восприятие, сделать из него как будто бы постороннего наблюдателя.

Это такой способ его доломать? Показать, насколько всё бесполезно? Насколько он обречён?

И опять, и опять всё плохо — он уже обречён. Ему уже терять нечего.

Ему не нужны какие-то многозначительные и сложные символы, чтобы продемонстрировать положение, в котором он находился.

Всё-таки Юрий был очень, очень не прав: Михаил не хотел сдаваться, нет, какой там. Он и так, он уже, он уже давно сдался.

— Да ладно, чего ты, не спеши себя хоронить.

Низкий, чуть хрипловатый — и такой… Слишком хорошо знакомый девичий голос послышался за спиной.

Михаил замер и закусил губу. Не хотел оборачиваться к той, кого чувствовал рядом. Хорошо чувствовал. И, конечно же, узнавал.

— Пап, что с тобой? —