О всех созданиях - прекрасных и удивительных - Джеймс Хэрриот

сторонам:

— А где мы?

Гранвилл засмеялся:

— Дома, сынок. Вон окно светится, значит, Зоя еще не легла. Вы обязательно должны зайти выпить чашечку кофе на дорожку.

Я с трудом сполз с сиденья, кое-как выбрался наружу и привалился к машине. Мой коллега бодро порхнул к двери и позвонил. Свеж, как огурчик, с горечью подумал я и последовал за ним, выписывая кренделя. Тяжело дыша, я припал к перилам крыльца, и тут отворилась дверь. Вот она — Зоя Беннет, ясноглазая, полная энергии, красивая.

— Мистер Хэрриот! — воскликнула она. — Как приятно снова с вами свидеться!

Челюсть у меня упорно отвисала, цвет лица давно стал зеленым, костюм измялся. Я поглядел ей прямо в глаза, элегантно икнул и, пошатываясь, прошел мимо нее в дом.

На следующее утро Гранвилл позвонил: все обойдется — Моди уже полакала немножко молока. С его стороны было очень любезно успокоить меня, и из вежливости я не сообщил ему, что меня даже на это не хватило.

По стечению обстоятельств мне пришлось в тот же день съездить на дальнюю ферму. У поворота на Северное шоссе у Скотч-Корнера я остановился и уставился на длинную занесенную снегом дорогу, которая убегала к Пеннинам. Я уже включил мотор, и тут ко мне подошел какой-то прохожий.

— Неужто думаете поехать через Боузское нагорье? — спросил он.

— Нет, нет. Просто смотрю.

Он удовлетворенно кивнул:

— Это вы правильно. Знаете, дорогу совсем занесло. Уже два дня, как ни одна машина по ней не проехала.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Каждому профессиональному визиту предшествует вызов, звонок клиента, и бывают они самые разные.

— Говорит Джо Бентли, — объявил человек на пороге.

Странный способ здороваться. Кулак же, который Джо держал у подбородка, только подчеркивал эту странность.

— Алло! Алло! — продолжал он, глядя в пространство перед собой пустым взглядом. И все стало ясно. В кулаке была зажата воображаемая телефонная трубка. Джо пытался дозвониться ветеринару, и, если учесть плескавшиеся в его желудке неисчислимые пинты пива, получалось это у него не так уж плохо.

В базарные дни пивные были открыты с десяти часов до пяти, а Джо принадлежал к почти исчезнувшей породе питухов, которые при всяком удобном случае старались нализаться до бесчувствия. Нынешние фермеры пропускают в базарный день кружечку-другую, во былые бесшабашные возлияния теперь редкость.

В Дарроуби и тогда круг заядлых любителей пива был не так уж велик, и объединял он больше людей пожилых. Вот они-то порой и вваливались в приемную, чтобы заплатить по счету, гордо, но безмолвно тыча перед собой чековой книжкой. Некоторые все еще приезжали в город на тележке, и старинное присловье, что лошадь сама довезет, иллюстрировалось на их примере каждый базарный день. Один такой старикан отказывался расстаться с дряхлой машиной, чуть ли не ровесницей века, только потому, что она трогалась с места даже тогда, когда он, кое-как водворившись на переднем сиденье, по ошибке ставил прямую передачу. Как бы еще сумел он вернуться домой? А иные и вообще в базарный день туда не возвращались, всю ночь до зари веселясь и играя в карты.

Я смотрел на покачивающуюся фигуру Джо Бентли и прикидывал, какая программа намечена у него на этот вечер. А он зажмурил глаза, поднес кулак к самым губам и снова заговорил:

— Алло! Это кто?

— У телефона Хэрриот, — ответил я. Джо ведь вовсе не валял дурака, а просто в голове у него желаемое немножко путалось с действительным. Почему бы и не подыграть ему? — Как поживаете, мистер Бентли?

— А ничего, спасибо, — ответил Джо с некоторой торжественностью, все так же жмурясь. — А вы как здравствуете?

— Спасибо, хорошо. Так чем могу служить?

Видимо, этот вопрос поставил его в тупик. Во всяком случае, он несколько секунд молчал, чуть приоткрыв глаза и что-то сосредоточенно разглядывая за моим левым плечом. Затем как будто пришел к окончательному выводу, снова зажмурился, кашлянул и продолжал:

— Вы бы не заехали? Корову бы малость почистить?

— Прямо сейчас?

Джо погрузился в серьезные размышления, пожевывал губами, почесывал свободной рукой ухо и наконец изрек:

— Чего уж… И до утра подождет. Всего вам хорошего и позвольте вас поблагодарить.

Он с величайшим тщанием повесил призрачную трубку, повернулся и с большим достоинством спустился с крыльца. Он шел, почти не пошатываясь, и какая-то целеустремленность в его движениях подсказала мне, что он возвращается в «Рыжего медведя». Я было испугался, что он свалится перед дверью скобяной лавки Джонсона, но к тому времени, когда он свернул за угол, за которым лежала рыночная площадь, походка его стала совсем твердой, и я перестал за него опасаться.

И я помню, как мистер Виггинс стоял у стола в нашей приемной, глубоко засунув руки в карманы и упрямо выставив подбородок.

— У меня корова чего-то кряхтит.

— Что же, надо будет ее посмотреть. — Я взял ручку, чтобы записать вызов.

Он переступил с ноги на ногу.

— Уж не знаю. Может, ничего с ней такого нет.

— Ну как скажете…

— Э, нет! — возразил он. — Это как вы скажете, вы же ветеринар-то.

— Но как я могу сделать заключение? Я ведь ее не видел. Лучше я к вам заеду.

— Так-то оно так, да только накладно выходит. Вы же по десять шиллингов берете за одно погляденье. А потом только знай денежки выкладывай, и лекарства там, и то и се.

— Да, конечно, мистер Виггинс, я понимаю. Так, может быть, дать вам что-нибудь для нее? Коробку порошков от желудка?

— А почем вы знаете, что у нее с желудком неладно?

— Ну, собственно говоря…

— Может, какая другая хворь.

— Совершенно справедливо, но…

— Корова-то — лучше не бывает, — заявил он воинственно. — Я за нее на ярмарке в Скарберне пятьдесят фунтов отвалил.

— Да, корова, наверное, прекрасная. А потому, мне кажется, ее тем более необходимо осмотреть. Я мог бы приехать к вам во второй половине дня.

Наступило долгое молчание.

— Оно так. Да только вы небось и опять приехать захотите? Завтра, а то еще и послезавтра. Не успеешь оглянуться, а счет до небес вырастет.

— Мне очень жаль, мистер Виггинс, но теперь все очень дорого.

— Это верно! — Он энергично закивал. — Пожалуй, дешевле будет просто отдать вам корову, и дело с концом!

— Ну, зачем же так… Но я вас понимаю.

Я