Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь - Эмиль Золя

— Берегись, это запрещено, — пробормотал Жак.

Но она только повела плечами. Желтый свет падал теперь на лицо — лицо старика с мясистым носом и широко раскрытыми синими глазами. На шее, под самым подбородком, зияла ужасная, глубокая и рваная рана, такая широкая, словно человек, вонзивший нож в горло, повернул его там. Вся правая сторона груди убитого была залита кровью. Слева, в петлице пальто, как сгусток запекшейся крови, алела ленточка командора ордена Почетного легиона.

У Флоры вырвался легкий возглас удивления:

— Вот те раз! Старик!

Жак подошел ближе и, чтобы лучше разглядеть убитого, наклонился над ним; его волосы касались волос Флоры, он задыхался, упиваясь страшным зрелищем. И безотчетно повторял:

— Старик… Старик…

— Да, старик Гранморен… Председатель суда.

Еще мгновение она испытующе смотрела на это бледное лицо с перекошенным ртом и выпученными глазами, в которых застыл ужас. Потом выпустила у нее холодную, окоченелую голову, и та глухо стукнулась о землю, скрыв рану.

— Больше не будет забавляться с девчонками! — продолжала Флора вполголоса. — Верно, за одну из них с ним и посчитались… Бедняжка Луизетта!.. Ну, старый боров, поделом тебе!

Воцарилось молчание. Флора поставила фонарь и чего-то ждала, бросая на Жака долгие взгляды; отделенный от девушки мертвым телом, он не шевелился, потерянный и раздавленный всем тем, что ему пришлось увидеть. Было часов одиннадцать. Смущение, еще владевшее Флорой после сцены в оранжерее, мешало ей первой заговорить. Но тут послышался шум голосов: в сопровождении начальника станции возвращался Мизар; не желая, чтобы ее увидели, она наконец решилась:

— Ты спать не пойдешь?

Он содрогнулся, казалось, в нем происходит внутренняя борьба. Потом, сделав над собой отчаянное усилие, отпрянул назад:

— Нет, нет!

Флора не шелохнулась, и только безжизненно повисшие руки этой сильной девушки выражали безмерное горе. И, как бы прося прощения за то, что посмела противиться ему, она униженно добавила:

— Значит, ты не вернешься? Я тебя не увижу?

— Нет, нет!

Голоса раздавались все ближе, и Флора, видимо решив, что он намеренно стал по другую сторону трупа, даже не попыталась пожать ему руку, даже не бросила на прощанье привычное с детства дружеское приветствие; она удалилась, пропала во мраке, хрипло дыша, будто ее душили рыдания.

В ту же минуту появился начальник станции в сопровождении Мизара и двух путевых рабочих. Он также опознал труп: несомненно, то был председатель суда Гранморен, которого он хорошо знал, — тот выходил из поезда на станции Барантен всякий раз, когда направлялся в Дуанвиль к своей сестре, г-же Боннеон. Тело решили оставить там, где оно находилось, начальник станции велел только прикрыть его плащом, который прихватили с собой рабочие. Один из железнодорожных служащих выехал из Барантена в Руан одиннадцатичасовым поездом, чтобы предупредить прокурора. Но нечего было рассчитывать, что прокурор прибудет раньше пяти или шести часов утра: ведь ему надо было привезти следователя, письмоводителя суда и врача. Вот почему начальник станции приказал установить охрану возле мертвого тела: всю ночь тут должен был оставаться человек с фонарем.

Жак, точно завороженный, еще долго стоял, никак не решаясь пойти на станцию Барантен, где он мог бы подремать под каким-нибудь навесом до поезда на Гавр, уходившего только в семь двадцать шесть утра. Но мысль, что сюда приедет следователь, привела его в замешательство, как будто он сам был причастен к преступлению. Должен ли он рассказать о том, что видел, когда перед его глазами промчался курьерский поезд? Сперва он решил сообщить об этом, ведь ему нечего было бояться. К тому же того требовал от него и долг. Но потом Жак подумал: а ради чего? Он не сможет привести ни одного точного факта, он даже не разглядел лица убийцы. Глупо вмешиваться в эту историю, терять время, беспокоиться, и притом без всякой пользы для кого бы то ни было. Нет, нет, не станет он говорить! Наконец Жак удалился, но он дважды оглядывался, чтобы еще посмотреть на темный бугорок — тело мертвеца, лежавшее на земле в желтом свете фонаря. С мглистого неба на раскинувшуюся вокруг унылую пустыню, пересеченную бесплодными холмами, опускался холодный туман. Прошел поезд, за ним другой; потом показался длинный состав шедший в Париж. Поезда встречались и расходились; подвластные только бездушной механической силе, они устремлялись к своей далекой цели — к грядущему, и им дела не было до того, что они чуть было не задевали наполовину отрезанную голову человека, которого убил другой человек.

III

На следующий день, в воскресенье, едва на колокольнях Гавра пробило пять часов, Рубо появился под навесом вокзала, чтобы принять дежурство. Вокруг еще царил мрак; ветер с моря усилился, он разгонял туман, в котором тонули вершины холмов, простирающихся от Сент-Адресе до форта Турневиль; только на западе, над открытым морем, виднелся просвет — кусок ясного неба, где мерцали последние звезды. Под навесом еще горели газовые рожки, и в этот сырой и холодный предутренний час свет их казался особенно бледным; дежуривший ночью помощник начальника станции торопливо отдавал распоряжения бригаде, формировавшей первый поезд на Монтивилье. Станция только еще пробуждалась от ночного оцепенения, двери вокзала были заперты, платформы пустынны.

Выйдя из своего жилища, расположенного над залами ожидания, Рубо заметил жену кассира, г-жу Лебле: она замерла в неподвижности посреди центрального коридора, куда выходили квартиры станционных служащих. Вот уже несколько недель сия достопочтенная дама поднималась по ночам, горя желанием выследить конторщицу, мадемуазель Гишон, которую она подозревала в интрижке с начальником станции, г-ном Дабади. Впрочем, ей еще ни разу не удалось заметить ничего предосудительного — ни взгляда, ни жеста. И в то утро она вновь возвратилась к себе ни с чем; но зато в какие-то секунды, которые понадобились Рубо, чтобы открыть и закрыть дверь, г-жа Лебле с удивлением обнаружила, что его жена, красавица Северина, стоит посреди столовой одетая, обутая и причесанная, хотя обычно эта особа валялась в постели до девяти утра. И г-жа Лебле даже разбудила своего супруга, дабы поведать ему о таком чрезвычайном событии. Накануне вечером они сгорали от нетерпения узнать, чем кончилась история с супрефектом, и не ложились до прихода курьерского поезда из Парижа, прибывавшего в одиннадцать часов пять минут. Но по поведению супругов Рубо решительно ничего нельзя было понять, те выглядели, как обычно, и напрасно Лебле целый час, затаив дыхание, прислушивались: из квартиры соседей не доносилось ни малейшего шума, должно быть, они сразу заснули крепким сном. Однако их путешествие, видно, не увенчалось успехом, иначе с какой радости Северина поднялась бы ни свет ни заря! Кассир спросил, какой у нее был вид, и жена принялась ему описывать, что Северина была страшно бледна, ее большие голубые глаза казались особенно светлыми под шапкой черных волос; она стояла как столб, даже не шевелилась, прямо лунатик. Так или иначе, днем все станет известно.

На платформе Рубо встретил своего коллегу Мулена, дежурившего ночью. Тот, сдав дежурство, еще некоторое время прохаживался с ним, сообщая о мельчайших происшествиях, случившихся за ночь: задержали несколько бродяг, забравшихся было в багажное отделение; трое станционных рабочих получили нагоняй за неповиновение; при формировании поезда на Монтивилье сломался крюк сцепки. Рубо молчал и спокойно слушал; только лицо его было немного бледно, должно быть, от утомления, об этом же свидетельствовали и круги под глазами. Мулен окончил свой рассказ, но Рубо продолжал вопрошающе смотреть на него, словно ожидал услышать еще о других событиях. Однако Мулен ничего не прибавил, и тот, опустив голову, с минуту глядел в землю.

Прогуливаясь вдоль платформы, они дошли до края навеса; здесь, неподалеку, направо, помещалось вагонное депо, там стояли расформированные составы, прибывшие накануне; из них составлялись поезда, уходившие на следующий день. Рубо поднял голову и стал пристально разглядывать вагон первого класса, салон-вагон номер 293, на который падал колеблющийся свет газового рожка; в это мгновение Мулен воскликнул:

— Ах да, совсем позабыл…

Бледное лицо Рубо покраснело, он слегка вздрогнул.

— Совсем позабыл, — повторил Мулен. — Вагон этот отправлять не надо, не прицепляйте его к курьерскому, уходящему в шесть сорок утра.

Наступило короткое молчание, потом Рубо самым естественным тоном спросил:

— Вот как? А почему?

— Потому что для вечернего курьерского потребуется отдельное купе. Кто его знает, прибудет ли днем подходящий вагон, так что пока придержим этот.

Рубо, все еще не отводя пристального взгляда от вагона, ответил: