Демон плюс - Г. Зотов

Так значит все, что написано в Новом Завете – чистая правда…

Кудесник действительно – тот самый человек…

Он умрет, воскреснет. Придет снова, во второй раз – и будет править Землей, одолев в битве Шефа. Но умрет в Ерушалаиме за грехи людские так, как задумано умереть им самим… а не потому, что это запланировал Ульрих…

Получается, его нельзя убить… совсем нельзя… вообще… никогда…

НО ЧТО ЖЕ ОН ТОГДА СДЕЛАЛ? И ЧТО ТЕПЕРЬ БУДЕТ С НИМ?

В мозгу Ульриха что-то ощутимо сдвинулось. Он резко почувствовал сильнейшее головокружение. Ужасная боль горячей волной залила голову, из носа брызнули капли крови, похоже лопнул какой-то сосуд. Словно тряпичная кукла, он безвольно повалился рядом с дымящимся «люгером». Его скрутили судороги – он царапал ногтями землю, суча ногами и колотясь головой о мелкие, разбросанные по полу камни. И ведь надо такому случиться… он хотел убить Кудесника… убить Кудесника… убить…

Черт возьми, да это смешно… ну как же смешно… – ХАХАХАХАХААА…

Лежа на спине, Ульрих начал хохотать. Он смеялся визгливо, тонко и громко, бился, выгибаясь и брызгая слюной, хрипел и визжал. Смех волной рвался из горла, он не хотел, да уже и не мог остановиться – задыхаясь и натужно хрипя, он хохотал, хихикал и ржал, будто лошадь.

…Он продолжал смеяться и после, когда ученики связали его…

Глава одиннадцатая

СУД ПИЛАТА

(граница утра, резиденция прокуратора провинции Иудея, первые дни после календ месяца maius)

…Ленивый рассвет еще доедал последние звезды на бледном небе, когда до блеска вычищенная площадь перед помпезной резиденцией римского наместника начала заполняться людьми. Многочисленные зеваки не могли стоять на месте спокойно – слишком долгим было ожидание. Отчаянно волнуясь, по-заячьи подпрыгивая, они старались заглянуть через плечо находящегося впереди соседа. Каждому гостю не терпелось увидеть отъявленных злодеев, на чьей совести – зверские убийства десятка бедных людей, в том числе первосвященника Иудеи, а также несчастного старичка нищего. Среди разношерстной толпы отчетливо бросались в глаза расшитые золотом хламиды священников Синедриона, блистали галльские туники богатых купчих и отвращали взгляд закопченные лохмотья ремесленников. Тонкие кипарисы по краям площади устремлялись в небо зелеными стрелами, они были высажены с задумкой: ни одно дерево не должно было оказаться выше императорского штандарта, укрепленного на крыше здания. Зеваки переминались с ноги на ногу, ожидая прокуратора, однако тот не спешил появляться. Сидя в уютной домашней гримерке, Пилат с помощью двух египетских рабов накладывал себе румяна на гладко выбритые щеки.

…Тяжело звякнули кандалы, и публика на площади сразу оживилась. Солдаты римской стражи под руководством Эмилиана (его локоть картинно висел на пропитанной кровью перевязи) вытолкали наружу закованных в цепи Калашникова и Малинина. Скорбный путь арестантов продлился пару минут: тюремная пристройка (служившая разновидностью гауптвахты для проштрафившихся солдат) почти вплотную «лепилась» к прокураторскому дворцу. Издавая веселый звон наподобие тройки с бубенцами, оба приятеля поплелись вверх по лестнице. Зеваки притихли: преступники, даже если учесть тяжесть содеянного ими, являли собой страшное зрелище. Их лица покрывали черные синяки, на обнаженных до пояса спинах сплошной бурой коркой засохли кровавые полосы. По дороге от пещеры до виллы Пилата солдаты отряда Эмилиана выместили на пленных всю злость за раненых товарищей. Чуть позже, зайдя в камеру, мстительный Эмилиан добавил от своих щедрот по пять ударов хлыстом. Примерно столько же заключенные получили и сегодняшним утром, когда Малинин наивно спросил у стражи – когда подадут завтрак?

…Стоя на верхней мраморной ступеньке, Калашников уловил повисшую в воздухе тяжелую ненависть угрюмо молчавшей толпы. Малинин, ощупывая свежий синяк под глазом, тоже понимал – ничего хорошего им не светит.

– Похоже, они к нам не слишком гостеприимно настроены, – сделал грустный, но точный вывод казак, пытаясь разрядить обстановку.

– А с чего им нас любить? – вяло ответил Калашников. – Они же поголовно уверены, что мы с тобой прикончили первосвященника Каиафу, а на закуску – еще и кучу народу. Удивительно, как нас пока не растерзали на месте.

Над головой Калашникова просвистела «первая ласточка» – гнилое яблоко, брошенное кем-то из ремесленников. Вслед за солистом вступил хор: на узников обрушились апельсины, инжир и отборный конский навоз.

– Нам нужен хороший адвокат, повелитель, пролепетал Малинин, неловко уворачиваясь от щедро летящих в его сторону протухших «гостинцев».

– Кто бы спорил, братец, – не возражал Калашников, вытирая с разбитых губ остатки лимона. – Но в Римской империи никому адвоката в принципе не полагалось. Да и чем юрист поможет? Серийные убийства плюс подозрение в шпионаже в пользу Парфии – да мы уже десять раз «вышку» заработали.

– И каким образом нас казнят? – зазвенев кандалами, обмяк Малинин.

– Полагаю, распнут на кресте, – дружелюбно пояснил Калашников. – Казнь мучительная, но популярная. Римляне, сам понимаешь – они звери еще те. Например, после разгрома Спартака казнили шесть тысяч гладиаторов из его армии. Кресты с распятыми стояли вдоль всей дороги из Рима в Капую. В качестве особого исключения в империи могут засечь кнутом, удушить или сбросить со скалы. Эстетам и патрициям (к коим мы не относимся), подносили чашу с ядом, либо предлагали добровольно вскрыть себе вены.

…Малинин впитывал информацию молча, лишь часто и горестно вздыхая.

– Но, самое страшное, братец, – подвел итог Калашников. – В этом проклятом Риме нет традиции, чтобы осужденному на смерть подносили последнюю чарку. Опережая твой вопрос, хочу попросить тебя сохранять мужество, к утоплению преступника в водке здесь тоже приговаривать не принято.

Изменившись в лице, Малинин послал по матери Римскую империю в целом, местные законы, Шефа, отправившего их сюда, пятикратно пресветлого цезаря, центуриона Эмилиана (ему досталось больше всех), жаркую погоду, и отдельной, но горячей строкой – твердые, как камень, иудейские фрукты.

…Он еще только заканчивал перечисление, когда на площади раздались жидкие аплодисменты, и визгливые вскрики «Слава!» Кокетливо подмигивая, обмахиваясь шелковым платочком, перед зеваками появился Понтий Пилат, облаченный в малиновую кольчугу от Луция Версачерия. Прижав к накрашенным губам кончики пальцев, прокуратор томно послал публике воздушный поцелуй, полный сдержанной, но пылкой страсти.

– Так это ты, что ли, – певучим, полуженским голосом произнес прокуратор, обращаясь к Калашникову. – Посмел называть себя царем Иудейским?

Он не успел договорить – на его челе отразилась печать недоумения.

– Ой… – вздрогнул прокуратор, и провел ладонью по глазам, размазав парфянскую сурьму. – Откуда у меня ощущение, что я должен это сказать?

– Я бы объяснил, – усмехнулся Алексей. – Но боюсь, у тебя голова лопнет.

Понтий Пилат, с испугом взглянув на него, отошел в сторону. К подножию лестницы вразвалочку приблизился Эмилиан. Приветствуя начальника, он простер в воздух здоровую руку, сжав плотной «лодочкой» толстые пальцы.

– Прокуратор, – хрипло прокричал центурион. – Именем пятикратно пресветлого цезаря – да продлят боги его годы! – я свидетельствую. Прошлой ночью я застал двух этих мерзавцев в пещере у Масличной горы, где они, пользуясь темнотой, раздевали и грабили трупы убитых людей!

Толпа вновь заволновалась, но гнилые яблоки уже закончились.

– Как замечательно работает фантазия у некоторых людей, – заметил Калашников Малинину. – Он всего лишь видел, как мы мешковину сдергивали с покойников. И вот, пожалуйста – получается, раздевали. И главное, логически-то все верно. Хорошо, братец, что ты при этом случайно никого не ощупывал. А то бы нам до кучи еще и изнасилование припаяли.

– Это серьезное обвинение, Эмилиан, – нахмурился Пилат. – Если оно справедливо, то следует, не мешкая, отправить эту пару на Голгофу, дав им в компанию два деревянных креста и мешочек гвоздей. Так я сейчас и сделаю, но… Меня смущает лишь один момент. Только что вернулись «мортусы»[62], посланные в пещеру для перевозки трупов. По странному стечению обстоятельств, они не нашли там ни одного тела. Ты же клялся сердцем цезаря, что видел кучу мертвецов, и среди них – самого Каиа-фу с дыркой в его почтенной голове! Какое объяснение ты можешь дать?

Эмилиан запнулся. Центурион был военным до мозга костей – на этом основании работа мысли не всегда давалась ему с приятной легкостью.

– Вероятно, у преступников были сообщники, – тяжело сообразил он. – Скорее всего, они проникли в пещеру после нас, и перепрятали тела.