Обитель теней - Питер Страуб

Госпиталь находился прямо напротив фабрики, поэтому в любое время дня и ночи в подвале было много небритых молодых врачей – либо спящих на диванах, либо дымящих трубками на стульях.

Начальство, похоже, решило, что в более или менее нормальной обстановке я приду в себя, а если нет, что ж, через недельку все равно смогу оперировать, не важно под каким именем. Врачей постоянно не хватало, а потому никому и в голову не пришло отправить меня домой.

Санитар провел меня к предназначавшейся мне кабинке, назвав при этом лейтенантом Найтингейлом, на что я сразу же отреагировал:

– Это ошибка. Меня зовут лейтенант Уильям Вандури. Запомните это хорошенько, рядовой;

Взглянув на меня испуганно, он попятился к двери. Проспал я двое суток напролет, а проснувшись, почувствовал зверский голод. Приведя в порядок форму и зашнуровав ботинки, я направился через дорогу в госпитальную столовую.

На раздаче хозяйничали черные санитары. Я пристроился в хвост очереди, раздумывая над тем, что теперь жизнь моя мало-помалу войдет в свое русло. Тут от одного из столиков донесся по-южному растягивающий слова голос:

– Ну надо же, Коллектор здесь. Опять, наверное, выкачивает денежки из карманов…

Я обернулся: взгляд рыжего доктора Уизерса излучал холодную ненависть. Так, значит, и его перевели в Сен-Назер… Он, наклонившись над столом, принялся что-то нашептывать своему соседу. Мне показалось, что собравшиеся в столовой, все до одного, уставились на меня и перешептываются. Бросив пустой поднос, я вышел вон, купил на улице буханку хлеба, немного сыра и бутыль вина, после чего вернулся к себе в кабинку. Чуть позже я еще раз ходил за вином. Чувствовал я себя совершенно опустошенным. Уизерс непременно станет распространять обо мне самые невероятные слухи. Сначала я намеревался немедленно приступить к работе, чтобы доказать, что я еще чего-то стою, однако допущен не был: мне полагалось еще пять дней отдыха. И все эти пять дней я пьянствовал напропалую.

Великое это таинство – алкоголь. Он, знаете ли, освобождает путы, связывающие божество, которое незримо присутствует в каждом.

Одновременно я перечитал некоторые страницы "Доктрин и обрядов…" и обнаружил в книге то, что ускользало от меня раньше. И тогда я оторвал длинную полоску бумаги, написал на ней "Вандури" и заклеил ею табличку на двери с надписью "Л-т Найтингейл". После этого я достал карты и в продолжение двух часов возился с ними, тасуя и перетасовывая. Если армия пока не нуждалась во мне, почему бы не воспользоваться возможностью попрактиковаться? И так все пять дней: я пил вино, заедал хлебом с сыром и оттачивал свое искусство фокусника – в общем, вел себя как человек, воскресший из мертвых. Эти пять дней стали, вероятно, самым продуктивным периодом моей жизни, по окончании которого я уже не сомневался, что настоящее мое призвание вовсе не медицина, а магия. Книгу Леви я перечитал, наверное, раза три, листая страницы пальцами Вандури, пробегая строчки глазами Вандури.

На шестой день я принял душ, переменил одежду и отправился докладывать госпитальному начальству. Дежурный майор оглядел меня с ног до головы, зная, что я – чокнутый. Связываться с умалишенным ему, ясное дело, не хотелось, однако никто не давал ему инструкций отправить меня куда подальше, а значит, работу мне можно было доверить.

– Как я понимаю, лейтенант, на имя Чарльза Найтингейла вы теперь не отзываетесь, – сказал он с таким видом, точно ему не терпелось сплавить меня, психа, с глаз долой.

– Так точно, господин майор, – ответил Я. – Однако, чтобы избежать возможных недоразумений, я не возражаю, если меня станут называть "доктор Коллектор" до тех пор, пока ошибка не будет исправлена. – Он вытаращил глаза. – Это мое прозвище, – пояснил я, хотя он наверняка уже слыхал его от Уизерса.

– Как вам будет угодно, лейтенант. Ваш послужной список безупречен. Я только не хочу никаких неприятностей.

Разговаривая с ним, я видел его ауру: грязную, воспаленную ауру мерзавца и труса. Совсем не как у вас, ребята: у вас обоих аура здоровая, чудесная. А вы мою видите?

Багровое солнце было сейчас прямо за головой Коллинза, оно слепило Тома, но он все же различил почти черные сполохи на алом фоне.

– Я вижу, – отозвался Дэл.

– Спустя месяц я повстречался с человеком, у которого была изумительная аура: она сияла всеми цветами радуги.

Коллинз на несколько мгновений изобразил эту картину перед ними в воздухе, затем продолжил свой рассказ.

***

– Моя репутация психа и сплетни Уизерса сделали свое дело: поначалу ко мне относились с большим подозрением, однако безупречная работа в операционной постепенно свела его на нет. Здесь было чуть полегче, чем в полевом госпитале номер восемьдесят четыре: недостатка морфия мы почти не испытывали, фиксировать бинты и шины при помощи шнурков и рыболовных лесок тоже не приходилось. Тем не менее работали мы по девять-десять часов в день, постоянно по уши в крови, шалея от душераздирающих воплей и стонов изувеченных бедняг. И все-таки мне было уже гораздо легче: я начинал ощущать свою внутреннюю силу, которая разгоралась все ярче и ярче, словно свет вновь рождающейся звезды.

Однажды утром, получив еженедельную увольнительную, я прошелся по уцелевшим от обстрелов книжным магазинам и обнаружил французские переводы "Соломонова ключа", а также книг Фладда и Кампанеллы, знаменитых магов шестнадцатого века. Даже в том кровавом безумии, наскоро штопая солдат лишь для того, чтобы вернуть их в окопы, где они будут убиты, я не терял влечения к иному призванию.

Мне нравилось, когда меня называли "доктор Коллектор".

Один Уизерс все так же меня ненавидел, воображая, что я обманом выуживал у него деньги за карточным столом. Ненависть его доходила до абсурда: так, он отказывался оперировать за соседним столом и даже питаться со мной одновременно.

Постепенно ко мне стала возвращаться память, включая и эпизод с Вандури, так что с этой точки зрения рецепт, прописанный мне полковником, себя оправдал. Но я тем не менее оставался Коллектором и не снимал с двери бумажку с именем Вандури. Казалось, часть его души вошла в меня, и именно в ней я черпал силу.

На следующий день после того, как вместе с воспоминанием о выстреле милосердия в затылок умирающего коллеги я вновь обрел свое истинное самосознание, ко мне на операционный стол попал некий рядовой Тайлер из Фолл-Риджа, штат Арканзас. Предстояло удалить ему пулю из легкого. При операции на легких нужно отделить ребра от грудной кости и раздвинуть их, будто распахивая дверь в грудную полость. Пулю я, конечно, вытащил, хотя бедняге Тайлеру пришлось отрезать вместе с ней треть легкого из-за начавшегося заражения. Несмотря на это, я полагал, что шансы выжить у него довольно высоки, в наше время они были бы почти стопроцентными. Операцию эту нельзя было назвать исключительной – за последнюю неделю я, наверное, проделал не менее трех аналогичных. Я уже начал зашивать Тайлера, когда он неожиданно испустил дух. Момент этот я уловил четко: только что его организм издавал тихий, еле различимый звук и внезапно он прекратился. И вот еще что: никогда раньше я не обращал внимания на ауру пациента во время операции, а тут вдруг взглянул на нее – она потемнела, почти что почернела. И в этот миг из груди его выпорхнула большая белая птица – точно такую же мне довелось увидеть тогда, на усеянном мертвецами поле. Сова взлетела без единого звука (в операционной было несколько человек, но ни один ее не увидел) и, запросто пройдя сквозь закрытое окно, исчезла в небе. Каким-то образом я сразу понял, что она отправилась на поиски человека, который послал пулю в Тайлера.

А на следующий день я вылечил раненого без всяких инструментов, одними пальцами.

***

Он был темнокожим, звали его Уошфорд. В те времена процветала сегрегация: негры служили в отдаленной Девяносто второй дивизии под командованием собственных офицеров. У нас же они были только денщиками, прислугой на кухне или в лучшем случае санитарами. Они как бы существовали совершенно отдельно: собирались в своем кругу, имели своих девушек – короче, жили своей жизнью. Что же касается этого Уошфорда, пуля прошла через ребра, после чего немного попутешествовала у него внутри, перемалывая потроха.

Когда санитар ввез его на каталке, Уизерс только что закончил операцию и повернулся к раковине вымыть руки, даже не взглянув, кого ему подложили. Вернувшись к операционному столу, он сначала на секунду замер, а потом завопил:

– Эт-то что еще такое?! Я вам что – ветеринар?

Как я уже говорил, был он коренным южанином, из Джорджии, а на дворе стоял тысяча девятьсот семнадцатый год. Это, разумеется, его ни в коей мере не оправдывает, но хоть как-то объясняет его поведение.

Все прочие хирурги моментально прекратили работу, а ассистентки Уизерса почему-то посмотрели именно на меня.