Ставка больше, чем мир - Чернов Александр Борисович

Потушив первую папиросу, Николай тщательно выбил и продул трубочку. Вставил вторую, раскурил…

– Мы где-то прокололись? Как Миша говорит… – произнес он вслух.

Николай доверял своим предчувствиям, искренне считая предупреждениями свыше. А раз так, тем более было над чем поломать голову. Бессонница неспроста приходит. Но о чем бы он ни вспоминал в эту ночь, память раз за разом упрямо возвращала его в тот самый день, когда он впервые лично познакомился с Василием Балком и Всеволодом Рудневым. Вернее, с теми загадочными людьми, что, представ в их облике, прибыли к нему, в его Россию, по пути божественного провидения длиною в сотню с лишним лет…

После появления в Зимнем дворце Михаила Банщикова, их юного товарища, которому достало ума, ловкости и везения убедить Николая в том, что чудный рассказ корабельного эскулапа не дерзкие выдумки вульгарного авантюриста, подтверждением ряда фактов, на которые он указал, государь Всея Руси первый раз в жизни безумно, до потери пульса испугался.

Это был не страх даже. Это была безжалостная пытка страхом. Разом обрушившая во прах всю его привычную систему мировоззрения и мировосприятия.

Да, чисто внешне он сумел спрятать, похоронить этот животный ужас где-то в себе. Охранить от него любимую жену и выстроенный ею милый, уютный мирок их семьи. Силы воли и рассудка хватило, хвала Всевышнему. Но скольких же бессонных ночей и потерянных с ними лет жизни стоило Николаю избавление от мук мрачных сцен гибели Империи! От кровавого кошмара мученической кончины его любимых и близких в грядущем водовороте событий того будущего, откуда Михаил и его друзья пришли. Да, и избавился ли он от них до конца? Вряд ли.

Но явились эти люди, как он скоро смог убедиться, с искренним желанием помочь России избегнуть всех этих катаклизмов. Вот только не ради его, самодержца, персоны! А единственно лишь во имя спасения десятков миллионов жизней людей, живущих здесь, на одной шестой части суши. Ради их великодержавного, всенародного процветания.

Такие честность и откровенность, выказанные Банщиковым, дорогого стоили…

И каким же облегчением стало для него то, что Александра, его любимая жена, его солнышко, волею случая узнавшая правду, не только не усомнилась, не осудила, но и полностью поддержала его в первых шагах и решениях, что были приняты им с учетом предупреждений Михаила и его друзей. Именно ее истовая убежденность в том, что их явление есть следствие того, что Господь внял, наконец, ее и его молитвам, затушили в душе Николая последние искры опаски и недоверия к «посланцам Горним».

Посланцы, волхвы…

Да, именно так назвала Алике их в ту длинную ночь, когда они до утра проговорили о том, что с приходом сюда этих людей их привычный, собственный мир стал другим. И никогда прежним уже не будет. Ибо у царской четы появилась в этом мире не только Вера и упование на Высшую волю и справедливость, но и зримая, земная опора, которую он и она так долго искали в окружающих. И которой так долго не находили.

* * *

– Помнишь, счастье мое, когда ты впервые мне сказал, что Витте оказался твоим самым большим разочарованием? – Александра задумчиво смотрела Николаю прямо в глаза. – И сколько лет после этого тебе приходилось с этим «разочарованием» мириться?

– Помню, конечно. Это было через несколько дней после ходынской катастрофы. Когда нам передали его первые высказывания об этом кошмаре и о тех, кого он считает в нем повинными. А терпел я… Так, ты же сама знаешь, дорогая, что поменять его было не на кого!

– Но ты уже убедился тогда, что этот человек одержим грезами о диктаторстве при «слабом» царе? Что он способен ради своих мечтаний на всяческие мерзости.

– Это не главное… Да и кто бы ему позволил? Тогда дело было совсем в другом. Я в тот момент впервые столкнулся с намеком с его стороны на то, что государь, оказывается, «мало ценит» праведные труды своего «главного министра». Вот уж чего я никак не ожидал от человека, которого мой дорогой папа считал подвижником и патриотом. А тут внезапно узрел перед собой унизительнейшее попрошайничество блюдолиза!

– Ах, ты об этом… Но, милый мой Ники, разве не таковы почти все вокруг нас? Наверное, так уж устроен русский человек, если твои лучшие генералы и адмиралы не стесняются даже письменно выпрашивать повышения, крестик или доходную должность. Как у нас часто говорят: «сам за себя не порадеешь, никто и не вспомнит».

– Этого и страшусь, дорогая. Ладно – цивильные чиновники! Та же беда и в мундирах с эполетами ходит. Но ради того ли служат Родине? Если не на первом месте в человеке стоит долг верноподданного патриота и православного, как мне ждать от него полной отдачи, жертвенного самоотвержения в военную пору? Помнишь, как я попытку добиться всеобщего разоружения сделал, понимая, что много у нас неладно в армии и на флоте? Но ведь речь часто идет о знатных и заслуженных еще при жизни дорогого папа людях. С одной стороны, несправедливо обидеть – грех и стыд. С другой – страшно таких иметь на командных местах. Едва ли допустимо. Ведь от них столь многое может зависеть в грозный час. Однако ж… приходилось держать! Выбора-то нет. Не было, вернее…

– Именно: не было. Зато сейчас – он есть. А жалость война заставила отбросить.

– Да, но в отношении Куропаткина и в отношении Ухтомского, согласись, я все-таки судил по делам. Верховский, Лопухин, Ламсдорф и Витте… тут, конечно, я сделал то, на чем настаивали Миша, Балк и Руднев.

– И, надеюсь, об этом теперь не пожалеешь?

– Не жалею, дорогая моя.

– Скажи спасибо твоей любящей, старой женке, что умолила Деву Богородицу и самого Спасителя. Услышали на небесах молитвы мои искренние и снизошли до нас с тобою, грешных. Не оставили Благодатью своей в годину испытаний. И вот – сегодня мы можем не только опереться на плечо посланцев небесных, но и на тех людей, на которых через них покажет Перст указующий, – Александра, решительно взяв за руку мужа, увлекла его к иконостасу…

– Ники, скажи, а у тебя кто-нибудь из них для себя лично что-то попросил? – после молитвы спросила она Николая.

– Нет. Никогда. Ни единого разу. Все же, что было сделано по настоянию Миши, – для Алешеньки делалось и делается. По их опытам с электрическими машинками, ты все сама видела: они нам в январе жизнь спасли и столицу уберегли от большой крови. То же и от Руднева с Балком. Единственно интересы государственные. Для себя же персонально – ни единой просьбы, ни строчки…

– Вот видишь? Доверься им, Ники. Слышишь! Доверься им до конца.

– Конечно. Не беспокойся более на этот счет. Но, раз ты веришь, что эти четверо были ниспосланы нам свыше, как же тогда понимать попытку бегства их инженера?

– Разве они прибыли к нам в доспехах сияющих, с ангельскими крылами за плечами? Нет, дорогой, они посланы сюда в обличье и с духом человеческим. Значит, таков был промысел Божий. Но человек слаб. И Враг всегда караулит за его спиной. Искушает и строит козни. Ждет слабости, ошибки. Чтобы подтолкнуть, когда оступится на тернистой тропе, растлить, овладеть помыслами, самою душой. А если речь о посланце Божьем… Но я не боюсь за троих, первыми пришедших. Боюсь только за него. Боюсь, что в этой схватке Зверь восторжествует… Нам нельзя полностью доверять господину Лейкову. В отличие от остальных, делами все доказавших. Однако, любимый мой, не нам здесь что-либо решать. Пусть это бремя останется на плечах первых. Доверься им, Ники!

* * *

Когда ему стало ясно, что круговорот событий благодаря знаниям посланцев и его личным, каждодневным трудам отвел страну от роковой черты, он испытал истинное чувство блаженства. Оно впервые овладело им после Шантунга, вечером того дня, когда он говорил с рабочими, взбаламученными всеми этими виттями, гапонами и разной эсеровской дрянью. Когда его слова предотвратили кровь и трагедию, а затем Банщиков выложил на стол перед ним два «браунинга» со словами: «Вот так должна была выглядеть ваша смерть, государь. Но, слава богу, сегодня у вас все получилось!»