Вексель судьбы. Книга вторая - Юрий Шушкевич

Вечером твёрдо решил, что если и завтра ничего не произойдёт, то буду добиваться от Фирсанова звонка или телеграммы в Москву - ведь больше сидеть без дела мне категорически нельзя! Вариант с уходом к немцам, безусловно экзотический и абсолютно невозможный, мог родиться только в помутившейся голове, поэтому мне во что бы то ни стало необходимо возвращаться в столицу! Если бы со станции ходили поезда и в кассах продавались билеты - я бы уже катил домой хоть в купе, хоть на чемоданной полке или в угольном тендере. Однако самостоятельно уехать из Орла совершенно невозможно, это мне подтвердили в один голос и в гостинице, и в бильярдной.

20/IX-1941

День начался с того, что я до двух дня просидел перед пустым кабинетом Фирсанова - его не было, и никто не знал, когда он придёт и придёт ли вообще. Чтобы не потерять обед, я отправился к своему другу Петрову - и по дороге туда, едва свернув на Казарменную, буквально остолбенел, вдруг увидев проносящийся мимо меня мой “Паккард”!

На этот раз, правда, “Паккард” был не ослепительно-блестящим, как семь дней назад, а весь покрытый толстым слоем дорожной грязи. В грязи были даже боковые стёкла, однако сквозь одно из них я разглядел знакомый профиль Раковского. Я мог наблюдать его менее секунды, однако абсолютно убеждён, что пассажиром, зажатым на заднем кресле между двумя сопровождающими офицерами, был именно он.

К этому времени я знал город достаточно хорошо, чтобы понять, что “Паккард” с Раковским направляется в сторону шоссе, ведущего на Москву. Да и допустить, что особо важного заключённого чекисты повезут в противоположном направлении, к немцам, было полнейшим бредом, а других путей отсюда не имелось.

Петрова на месте не оказалось. Однако он оставил для меня записку, с помощью которой я получил свой обед, который вновь оказался выше всяких похвал. После обеда я ещё раз попытался дождаться или разыскать Петрова, однако потерпел очередную неудачу. Пришлось покидать тюрьму в неведении и с болезненным чувством ревности, что мои планы теперь, возможно, реализует кто-то другой. В то же время меня отчасти успокаивала мысль о том, что и меня должны отправить в Москву в ближайшие дни, и тогда там, в спокойной обстановке, я смогу изложить сведущим людям свои доводы и приступить к розыскам в дядюшкиных сундуках.

В бильярдной субботним вечером собралось необычно много народу, трёх столов не хватало и приходилось играть по очереди. Среди игроков присутствовала троица неплохо одетых, отчасти даже по столичной моде, молодых людей, которые имели совершенно здоровый вид. Было непонятно, что они здесь делают во время всеобщей мобилизации. Внимательно разглядывая эту публику и понемногу с ней общаясь, я пришёл к выводу, что эти люди вполне осознанно дожидаются прихода немцев. Сразу же родилась мысль: если каждый из них, желая получить от немцев кусок пожирней, начнёт себе расхваливать, то насколько немцы обратят внимание именно на меня, да и обратят ли вообще? Ведь со стороны мой рассказ, какими словами его ни излагай, будет напоминать шизофренический бред…

Конечно, по-всему надо однозначно возвращаться в Москву!

Часть вторая

23/IX-1941

Умопомрачительные перемены! Если ещё в вокресенье утром я дописывал дневник в относительно уютном гостиничном номере, то теперь пишу эти строки в провонявшем тиной сарае, в котором, судя по всему, мне предстоит провести ближайшие несколько дней.

Хотя мне теперь всё ясно и каждое событие уже впечаталось в память с силой раскалённого клейма, ради истории считаю необходимым потрудиться сохранить их на бумаге. Только мне придётся быть кратким и излагать преимущественно факты, оставляя в стороне эмоции и размышления - ведь вместо электрического света в этом сарае - лишь крошечное мутное оконце, на которое скоро опуститься вечерняя тень от подступающего леса, и я, изгнанный из цивилизации, окончательно обернусь в первобытное состояние.

Но обо всём по порядку.

Воскресенье - всё как обычно, день начинается с прогулки от гостиницы до особняка на улице Тургенева, словно это не тяжёлый долг, а моцион местного аристократа. Но особняк закрыт, причём закрыт полностью, нет даже часового, чтобы спросить.

Я разворачиваюсь и иду к тюрьме - великолепно, хоть она открыта! Впрочем, как известно, тюрьмы открыты и работают всегда, при любых властях и режимах.

На ступенях комендатуры я застаю страшно возбуждённого Петрова, который куда-то убегает и бросает мне на ходу, что “твою машину вчера разбомбили между Чернью и Плавском!”

Понять что-либо невозможно, я поднимаюсь в его кабинет и там узнаю от незнакомого офицера, что немецкие истребители открыли по лимузину ураганный огонь из пулемётов, решив, по-видимому, что в машине едет советский генерал. Погибли все, кто в ней находился, в том числе двое подчинённых Петрова, которые были конвойными.

Услышанное стало для меня настоящим потрясением. Выходило что всё, что отныне я смогу узнать - это гипотетические надписи на антиквариате в доме Земляники, которых может вовсе и не быть, равно как может и не оказаться самого антиквариата. В последнем случае - задание провалено, а вместе с ним провалена и моя жизнь! Ведь после всего того, что я узнал, продолжать коптить небо обычным конторским делопроизводителем будет для меня рутиной и самоубийством.

Вариант с немцами в новых условиях тоже отпадал, надо было немедленно возвращаться в Москву. Разуверившись в остальных здешних чекистах, я решил дожидаться Петрова и напрямую просить о помощи в этом деле.

Петров появился только после четырёх - и сразу же ошарашил ещё одной новостью: оказывается, только что поступила телеграмма с приказом немедленно меня арестовать! И ни причин, ни объяснений - больше я не сумел выпытать из лейтенанта ровным счётом ничего.

Тогда я обречёно спросил, что мне делать. В ответ Петров ответил, что арестовать он меня сию минуту не может, поскольку его комендантский взвод находится на спецзадании и, кроме того, у него нет на руках официального приказа (видимо, приказ должен был подписать Фирсанов, который отсутствовал).

Смирившись с неизбежным и даже обнаружив в нём определённый плюс - ведь меня теперь наверняка привезут в Москву, где я смогу всё объяснить и отыграться!- я не нашёл ничего лучше, как предложить Петрову сопроводить меня в гостиницу, чтобы забрать вещи и небольшой запас припасённой на “чёрный день” еды.

На это старший лейтенант госбезопасности буркнул, что у меня имеется время “сходить самому”. Я переспросил - и убедившись, что слышу именно то, что слышу, быстро и не прощаясь вышел вон.

Было ясно, что Петров даёт мне шанс, воспользовавшись неразберихой, избежать ареста. Возможно, моя симпатия к нему оказалась взаимной или же ему было известно что-то ещё, мне неведомое,- но не могло оставаться сомнений, что на меня идёт страшный накат! Скорее всего, звукозапись моего разговора с Раковским добралась до Москвы, была расшифрована, переведена с французского на русский - и теперь мне придётся по самой полной отвечать за произнесённые в запальчивости нашего спора слова о побеге к немцам и симпатиях к врагам народа. Поможет ли мне Первомайский, призывавший говорить всё, что требуется для успеха дела,- вряд ли. Помочь мог бы только Раковский, однако его, увы, больше нет. Так что в Москве сейчас мне делать нечего. Но в таком случае мне остаётся одно - бежать, и только бежать!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});