Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы) - Юрий Трусов

   — Будет у нас свой хлеб, сказала она помогавшей ей Одарке.

   Старая селянка вздохнула.

   — Счастливая ты! Будешь с чоловиком хлеб сеять...

   А я... Где мои Семен? Скоро ли увижу его? - Она утерла рукавом слезу, покатившуюся по морщинистой щеке.

   — Да вернется твой Чухрай. Дожидайся здесь. Он тебя везде отыщет, — обняла ее за плечи Маринка. И та сразу приободрилась.

   — Он у меня такой! Если в басурманском полоне отыскал, то теперь и подавно, — ответила она убежденно.

   Сборы уже подходили к концу, когда утром в дверь хаты постучался солдат инвалидной команды и с важным видом вручил Маринке уже вскрытый, с обломанной сургучной печатью пакет. Маринка не знала грамоты и поэтому хотела было побежать в комендантскую канцелярию попросить писаря, чтобы он прочитал ей полученную грамоту. Но, вспомнив, что Кондратка ее — сам грамотей, бросилась к нему в чулан.

   Кондрат вышел из своего заточения и по складам прочитал вслух сообщение из полка о том, что прапорщик и кавалер гусарского полка Хурделица Кондрат, сын Иванов убит в марте седьмого дня тысяча семьсот девяносто первого года и предан погребению по христианскому обычаю. Это было все, о чем сообщал полковой писарь жене погибшего.

   Лишь закончил он чтение, как руки жены крепко обвили его шею. Маринка, словно безумная, рыдала, смеялась и целовала его.

   — Кондратко, бедовый мой, страсть-то какая! А все ж ты жив и свободен, как сокол вольный, — восклицала она. — Живой! Живой!

   — Да, Маринушка... И жив, и волен, а все потому, что друзьями спасен.

   В ту же ночь под утро, простившись с Одаркой, выехали они из Хаджибея на двух высоких возках, груженных домашним скарбом, провиантом и фуражом.

   Кондрат повел свой «караван» по мало кому известной дороге, ведущей к Тилигулу. Путешествие их было медленным и долгим. Но вольный ветер, уже несущий запахи весны, освежал Маринку и Кондрата. Вырвавшиеся из города, они радовались, что каждый, даже медленный поворот колеса, приближает их к родной Лебяжьей заводи.

   Кондрат часто вынимал свой паспорт и читал его Маринке, чтобы она получше запомнила его новое имя.

XIX. РОДНЫЕ МЕСТА

И вот путники въехали в знакомую балку. И трех лет не прошло, а уже исчезла, словно никогда и не существовала на земле, их Безымянная слобода!

   Тихий шелест прошлогодней травы, невнятное бормотание ручья, как и раньше, струившего свою прозрачную воду, — вот те единственные звуки, которые мог уловить здесь их слух.

   — Ровно на погосте каком, - зябко пожала плечами, вслушиваясь в тишину, Маринка.

   — Погост и есть, — мрачно согласился Кондрат.

   С болью в душе направили они лошадей по сухому высокому, бурьяну, росшему там, где когда-то тянулась узкая длинная улочка из белых землянок и понор. Только по кое-где возвышавшимся над дорогой обросшим травой холмикам Кондрат и Маринка могли теперь угадать то или иное жилище.

   А от многих землянок и вовсе ничего не осталось. Видимо, разрушенные ордынцами глиняные домишки до конца уже успели размыть осенние дожди.

   Кондрат нашел остатки своей поноры. Стены ее почти совсем сравнялись с землей, а крыша, на которой и раньше шумела лебеда, ушла глубоко в грунт. Сняв шапку Кондрат долго стоял в оцепенении, словно у могилы.

   Голос Маринки вывел его из тяжелого раздумья.

   — Едем дальше , Кондратко! Посмотрим, может дедова хата устояла.

   Землянка Бурилы и в самом деле сохранилась. Кондрату пришлось приложить всю свою силу, чтобы открыть дубовую дверь и ставни маленьких похожих на бойницы окошек. Крепко заколотил их дед Бурило, отправляясь в далекий поход.

   Кондрат и Маринка с волнением вошли в горенку. От затхлого, спертого воздуха кружилась голова. Здесь все сохранилось, как и было при жизни старого хозяина. Сделанные его руками лавки, дубовая, окованная медью скрыня-ларь для одежды стояли вокруг столешницы. По стенам висели полки-мисники. Их тоже смастерил дед. На мисках под тусклым слоем пыли поблескивала цветистая глазурь глиняной утвари: узорчатые миски, кувшины, глечики, сулеи и кружки , из которых хлебосольный Бурило некогда любил угощать гостей.

   А в углу у печки стояли закопченные ухваты-рогачи. И сама печь, расписанная красными, желтыми и синими петухами, вызвала у Маринки слезы. Ведь это она по указке деда когда-то подновляла ее.

   Кондрат попытался успокоить Маринку.

   — Ох, и обрадовался бы дед Бурило, увидев нас в своем гнезде живыми и здоровыми. Ведь все это он для нас приберегал. Видно, чуял, что мы вернемся сюда.

   — И верно — ответила Маринка, вытирая платком мокрое от слез лицо, — Очень бы обрадовался! Гляди, здесь все целехонько, словно дед только что из хаты вышел... Если б не пыль, то можно бы подумать, что не годы минули, а день прошел.

   Понуря головы, вышли они из горенки и очутились среди кряжистых деревьев, окружавших землянку. Это были старые вишни памятного им садочка. Здесь Кондрат впервые сказал Маринке о своей любви.

XX. ЛЕБЯЖИЙ КРАЙ

Хотя уже пришло время немедля браться за соху и многие дела по хозяйству налаживать, все же Кондрат с Маринкой не могли не поехать на заводь. Тянуло их туда неудержимо. Красота этого лебяжьего края запомнилась им на всю жизнь. У Кондрата была еще одна, пока смутная думка — подыскать подходящее место для постройки новой хаты. Хотелось жить подальше от слободы, куда могут понаехать люди, знавшие его раньше. Такая встреча пугала Кондрата: узнают, донесут...

   Об этом он не говорил Маринке, чтобы не тревожить ее лишний раз, но жена первая заговорила об этом.

   — Треба Кондратушка, взглянуть на заводь. Красота там ведь какая! А может, и гнездо себе совьем. Слобода наша в лощине лежит — от ордынцев таились там. А ныне зачем? На заводи вдоволь и птицы, и рыбы, и зверья разного. И никто воли-вольной у нас не отнимет.

   И вот, оседлав лошадей, они отправились на Лебяжью заводь. Подъехав к камышовым зарослям, Кондрат указал на прибрежный холм.

   — Здесь хату построить бы... Место не топкое. В полую воду не зальет. И степью идти — сухая дорога.

   Они направили коней к холму. С его плоской вершины далеко просматривалась вся заводь. Прошлогодние пепель­носерые камыши - новые еще не успели поднять свои зеленые побеги - простирались далеко на добрый десяток верст, до самого Тилигула. Среди этих зарослей то там то здесь ослепительно сверкали бурхливые струи. То шла в заводь полая вода,

   Кондрат соскочил с седла, ковырнул кинжалом грунт. Растер на ладони влажный маслянистый комок.

   — Бачишь, какая землица? Вишни да яблони сразу привьются. Посадим их здесь и хату построим. А? Крышу, двери и окна из дедовой перенесем...

   Он помог жене спрыгнуть с лошади, и они стали размечать на земле место для будущей усадьбы: хаты, двора, садочка, хозяйских пристроек.

   — Хату надобно такую ставить, чтобы долго стояла — на каменном фундаменте. Чтобы и детям нашим в ней жить...

   Она давно не видела его таким счастливым.

   — Постой, Кондратко! — прервала его Маринка, краснея.— Где ж ты камень на основу раздобудешь?

   — Недалеко. У реки, где обрыв каменный. Там и наломаем. Вот жаль, что сокиру с собой не прихватили, а то сейчас бы за камнем и поехали.

   Обсуждая новую большую затею, они направились в слободу. Но ехали медленно, делая частые остановки в приметных для них местах Лебяжьей заводи. Лишь к вечеру добрались они к землянке Бурилы...

   Рассвет еще не начинался, когда Маринку разбудил скрип возка и топот конских копыт. Она потрогала постель. Место, где спал Кондрат, было еще теплым. Она поняла, что муж уехал добывать камень. Маринка быстро поднялась, оделась, запрягла коня.

   Встающее солнце застало ее уже на бугре у Лебяжьей заводи. В полдень Кондрат приехал сюда на возке, груженном глыбами желтоватого известняка. Он был обрадован, что жена уже начала копать канавы для фундамента хаты. Однако у Маринки был какой-то растерянный вид.

   — Глянь-ка, на чем мы хату ставим... На могиле, что ли. — Она показала на человеческие череп и кости, лежащие на горке только что вырытой земли. В комьях суглинка чернели кусочки угля и золы.

   Кондрат разгреб землю, и ему вдруг попалась на глаза синяя от окиси медяшка. Он поднял ее. Это был крестик.

   — Нет, Маринка, мы ставим хату не на могиле. В стародавнее время хата здесь была. По кресту видно — наши жили люди. Сгорели, наверное, во время набега ордынского... А мы, значит, вместо них жить будем.

   Он закопал найденные кости на холме. Видя, что Маринка задумалась, и стараясь отвлечь ее от печальных мыслей, Кондрат похвалил ее за усердие.

   — А много ты накопала. Что парубок дюжий...