Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев

него – это счастье земное навсегда, навеки покидало его, улетая птицей в неведомую даль, в небытие, а перед ним оставалась лишь грязная унылая улица, по которой ему предстоит идти до конца дней.

Девушка давно уже скрылась из виду, а Туряк всё глядел вдаль, словно силясь увидеть там, пусть хоть на миг, хоть в последний раз в жизни, её светлый чистый образ.

Следующие несколько дней боярин ходил как в тумане. Он чувствовал, что не обретёт покоя, пока рядом не будет Марии с её светлыми чистыми очами, с её пронзительным смехом, с её несравненной красой. Почему девушка испугалась его? Отчего он пришёлся ей не по нраву? Туряк мучился, метался из угла в угол горницы, накричал на челядинца, не хотел видеть никого, в том числе и жену.

Однажды поздним вечером он наконец додумался, как ему поступить. Надо выкрасть Марию из отцова дома, выкрасть тайком, чтоб никто не ведал, и поселить её где-нибудь в Туровской земле, в месте, куда бы никто не знал дороги. Он велит выстроить там огромный роскошный терем с башнями-повалушами, церквами, воротами, и в том тереме будет жить Мария, и он станет навещать её, а потом, когда умрёт Евдокия, он обвенчается с ней в Софии.

Но как выкрасть девушку, притом не вызвав у неё ненависти?

«Торки! – мелькнуло в голове Туряка. – Конечно, найму Азгулуя, пошлю ему в подмогу Метагая, велю им украсть девицу и везти по дороге. Сам с двумя-тремя гриднями как будто невзначай наскочу на торков, отобью девку, увезу её в лес. Ещё всю жизнь благодарить меня будет! Скажу ей, что отца упрежу, что одну не пущу – вдруг поганые снова налетят. Умчу с собой да упрячу. Упрямиться начнёт – ничего, успокоится, привыкнет. Увидит, что готов я для неё на всё. А коли не выйдет по-доброму, тогда уж придётся её силою. Главное – охрану крепкую к ней нарядить, людей преданных приставить».

Туряк улыбнулся, но вдруг, бросив взгляд на икону, вздрогнул.

«А Бог? Как не подумал о Боге?! Ведь грех се?! Но я отмолю грех, я и Марию сделаю счастливой, одарю её, не обижу, и церкви строить велю, и вклады внесу в монастыри, – поспешил Туряк успокоить свою совесть. – И сёла дам монахам, и злата им отсыплю щедро».

В тот вечер он долго и истово молился, стоя на коленях перед образами.

Глава 43

С тех пор, как Велемир расстался с Марией – своей спасительницей и исцелительницей, – не проходило дня, чтобы девушка не вспоминала о молодце. Со временем всё сильней и сильней тосковала юная боярышня, всё тягостней становилась для неё разлука. Домочадцы недоумевали: обычно полная смеха, веселья, радости Мария вдруг стала задумчива, грустна, печаль грызла ей душу, исчез в её глазах живой блеск, редкой гостьей на устах стала улыбка, и любая работа валилась у неё из рук.

Мария жила одним лишь ожиданием встречи с полюбившимся ей княжеским дружинником. Перед мысленным взором её всё время возникал его образ, она часами молила Бога, чтобы Всевышний даровал ей, пусть хоть на миг, счастье увидеть его красивое обветренное лицо, его неповторимую завораживающую улыбку, а ещё слёзно молила Господа оберечь его от напастей, от вражеской стрелы, от тяжкой болезни, молила, чтоб жилось ему легко, чтоб не познал он тягот, забот, лишений.

Иногда она садилась на скамью под окнами терема и подолгу смотрела на скованную льдом реку, занесённую снегом пристань и дымок, курящийся из труб крестьянских изб. Ей вспоминалось, как тёплыми ночами здесь любил сиживать Велемир. В такие минуты душа девушки наполнялась отчаянием. Нет, не люба она молодцу, иначе не на луну и звёзды, не на Днепр глядел бы он теми ночами. Ведь сидела она рядом, хотелось ей прижаться к нему, ощутить тепло его крепкого могучего тела, слиться с ним воедино в сладчайшем грехе, познать в полной мере земное счастье, дарованное людям.

Мария гнала прочь навязчивые, навевающие тоску мысли – ведь пред расставаньем, когда они обменялись с Велемиром нательными крестами, он расцеловал её, страстно, жадно, – не так лобызают сестру или мать; в очах его в тот миг она видела огонь восхищения и исполнялась от этого верой, что всё-таки небезразлична ему, что он непременно ещё приедет к ней в Речицкие дворы, снова будет смотреть на неё с восхищением, целовать, и уж тогда они обязательно, утонув в грехе, вкусят сполна радости, любви, наслаждений.

Но, приходя в горницу, со страхом бросала девушка взгляд на стоявшую в углу икону, всматривалась в лик Христа Вседержителя и, краснея от стыда и смущения, опускала очи. Как могла она, благочестивая христианка, подумать о грехе, возжаждать греха?!

На исходе зимы Марией снова овладело отчаяние – о Велемире не было никаких вестей, молодец как в воду канул. Девушка сильно волновалась и, в конце концов потеряв терпение, решила отправиться в Переяславль. Там она надеялась встретить молодца или, на худой конец, найти кого-нибудь из товарищей Велемира и разузнать о нём.

Но уже перед самым отъездом в окно её терема постучался вдруг убогий странник с посохом в деснице.

– Кто ты? – недоумённо спросила Мария.

– Калика я перехожий. Из Переяславля иду, – отвечал странник. – Скажи мне, ты ли будешь Мария, дщерь боярина Иванко Чудинича?

– Я, – с трудом выговорила растерявшаяся от волнения девушка. На лице её вспыхнул румянец.

– Так вот грамотка тебе. Один мечник княжой передать просил.

Калика протянул Марии свёрнутую в трубку бересту, повернулся и пошёл своей дорогой.

– Постой, куда ты?! – Мария стремглав сбежала с крыльца и, как была, в одном саяне[148], без шубы, метнулась за ним следом.

Странник остановился, улыбнулся беззубым ртом и тихо промолвил:

– Извини, красна девица, ничего боле сказать тебе не могу. Того молодца я не знаю, ни по имени, ни кто он таков. Поклялся ему, что передам грамотку. В чём клялся, то исполнил.

– Батюшки-светы! Марьюшка! – раздался с крыльца всполошный крик Марфы. – Да ты ж не одета вовсе! Застудишься на морозе!

Заботливая кормилица, подбежав, набросила на плечи Марии тёплый шушун.

Странник отправился восвояси, а Мария дрожащими от волнения руками развернула бересту и жадно вчиталась в скупые, написанные, видно, наспех, неровные строчки.

Велемир писал, что жив-здоров, что её молитвами благополучно добрался до Переяславля и что теперь князь велел ему ехать с посольством в Угрию. Далее он извинялся, что не сумел написать раньше – дел было невпроворот, – и горько сожалел, что долго не сможет с ней увидеться.

Мария прижала грамоту к груди и радостно улыбнулась. Нет,