Дурень. Книга первая. Сашка - Андрей Готлибович Шопперт

пробраться, но Машка встала грудью. Ну, у неё в разы больше. Тут десять Анькиных «нада», чтобы одну Машкину заменить.

— Они, Александр Сергеич. Двое с ведром крадутся вдоль забора. Колька тявкнул, как оговорено, мы и насторожились. Похоже эдак, как мелкая собачонка. Присмотрелись. Ну, точно поджигатели. Крыльцо облили из ведра маслом и достали кресало, чтобы, значится, подпалить лавку. Тута мы и выскочи с дубьём. Я одному-то успел только по руке шкваркнуть, чтобы запалить, стало быть, не успел. А Александер по хребтине второму, но тот-то юркой. Увернулся и нож выхватил из сапога. В сапогах оба были. Не простые парни. Тут на него сзади Колька и кинулся. Ворог-то пока изворачивался, да Кольку стряхивал, успел от Александра по ноге получить дубьём. Упал на колени, но зверь истинный, рычит и руками машет, тут и прилетело Кольке в харю. Зуб и выбил. Но я ему по башке сразу саданул, он и прикорнул в лужу масла. А второй ворог тоже нож хотел достать, да я ему пальцы сломал. Он нож не удержал и завыл. Ну, Колька не него бросился и за ухо укусил. А после мы уж набросились вдвоём и повязали. Того, со сломанной ногой и башкой разбитой, мы в погреб сунули. Выживет — его счастье. А не поджигай дома чужие, ну, а представится, так черти ему в аду гарный костерок-то сообразят. Сбудутся думки его.

— Молодцы. Награжу вас всех. Ну, допросили языка? Что говорит. Али молчит? — Сашка мысленно потёр руки. Вроде и в самом деле всё не плохо получилось.

— Допросили. Как водится, шило, как ты, Александр Сергеич, и говорил, к глазу поднесли, да спросили с вежеством: «Кто послал, курва»?

— И?

— И сознался. Чего ему с шилом в глазу запираться? — осклабился ветеран, показывая, что и сам пару зубов не уберёг когда-то.

— Как с шилом. Я же напугать сказал? — опешил Кох

— Так, когда одного глаза-то нет, ловчей пугать. Во всём сознался. Послал его поджечь Ерофей сын Иванов Костин купец второй гильдии. Откупщик казенного хлебного вина. Ещё грозился ворог-то, что сестра этого Костина замужем за главным почти богатеем Тулы — Иваном Сергеевичем Ломовым. Это те братья Ломовы Иван и Василий, что самовары делают и другую латунную посуду, ещё завод у них медерасковочный в Крапивенском уезде в селе Крутом. Первой гильдии купцы, али второй, не знаю, не родич, но богатеи. Дом-то у них в том же Коробковом переулке, что и у Николая Ивановича.

Сашка задумался. Ну, никакой неожиданности. Он и предполагал, что это один из откупщиков хлебного вина решил конкурента устранить. И чего теперь, вот, знает он имя ворога? Убить? Это второй пункт ультиматума. Не написанного ещё. Всегда должен быть и пункт один. Уймись, товарищ, а то… А чего «ТО»? У Коха было время осмыслить. Придумал он следующее. Нет терроризму в этом времени? Правда. Кто-то ляпнул из писателей, что сейчас не те времена — благостные, рыцарские. А откуда тогда взялось слово аманат? Аманат — в восточных языках слово, означающее заложника. В старорусском языке было своё слово — таль. Забирали детей у врагов, и соседей воинственных, чтобы сидели на попе ровно. Так нужно чуть дальше пойти. Зачем нужен сам ребёнок, нужно показать батяньке, что его действия по устранению конкурента могут ох как далеко завести.

— Агафон. А ты не в курсе у этого Ерофея Ивановича Костина есть дети?

— Как же, сам видел, как в бричку дамочка садилась с двумя пацанчиками, лет десяти и чуть постарше, — Агафон показал рукой размер пацана.

— Собирайся назад. Этих двух нужно закопать, чтобы ни слуху ни духу о них никогда не появилось. Потом проследите за пацанами. Когда один из них окажется в таком месте, где его можно затащить к пролётку, нужно его похитить. Облить маслом, вручить письмо и отпустить. И предупредить, что если он письмо не принесёт матери, то мать убьют и брата его.

— А чего в письме будет? — сощурился ветеран.

— Ну, думаю написать, что если он не уймётся, то вдруг чего с детьми случиться может. Лучше сходил бы он к Акинфию и выпил мировую, а за волнение того, и за упущенную выгоду, подарил чего золотого и тяжёлого.

— А ежели он в полицию пойдёт?

— А в письме будет, что, если он в полицию пойдёт, у нас есть его люди в плену. Которых той полиции предъявим, и потом, Акинфий об этом письме не знает. Это Робин Гуд местный — корнет Дубровский решил справедливость восстановить. Увидит он полицейских возле дома Акинфия, и может даже не пытаться прятать родственников Костин, корнет до них даже в Австралии доберётся. Десятки людей за ним следить теперь будут. Пусть ходит и оглядывается.

— Хитро, а кто это корнет Дубровский?

— Это друг тёзки моего.

— Вона чё! Ясно. А кто этот тёзка? — решил получить побольше знаний за бесплатно дембель.

— Всё, Агафон. Иди спать, утром тебе в обратную дорогу. Да ещё и с пленным сделать тебе чего-то надо. Или там в Туле закопаете?

— Тама.

— И ладно. Пошёл я письмо писать.

Событие шестьдесят третье

Проклятый девятнадцатый век, проклятое воспитание: не могу стоять, когда мужчины сидят.

Фаина Раневская

Братья Василий и Иван Ломовы сидели на большой дубовой лавке у стены под иконами почти и напряжённо слушали рассказ зятя — купца Ерофея Ивановича Костина. Тот, как бы сидел на лавке, что стояла у противоположной стены, но всё время с неё вскакивал и подбегал почти к окну, чуть шторами бархатными занавешенному, и из-за шторы высунув бороду смотрел на улицу. После чего добегал до лавки, плюхался на неё и продолжал рассказ. Недолго. Опять вскакивал.

— Ты зад-то прижми к лавке, зятёк, — неодобрительно покрутил головой младший из братьев — Иван, — чего выглядываешь? Поздно выглядывать. Нужно было думать.

— И верно! — старший Ломов — Василий хлопнул себя ладонями по коленям, — Ты, Ерофей, совсем дурень⁈

— Чего дурень? — пытавшийся вскочить Костин сел, обиженно глядя на родичей. Он был женат на их младшей сестре Ольге.

Сидели купцы в кабинете родоначальника династии… или, точнее, сына родоначальника. Осип Петров сын Ломов, которому на тот момент было 65 лет разбогател на торговле в Туле, а так как он был крепостным дворянина Матвея Борисовича Хрущева, то и решил выкупиться. Вдова