Московские эбани - Елена Сулима

— Он моложе меня. И намного. Дело не в поколении — тут все перемешано. Ты же сам видишь, общаясь со своими ровесниками, что одни, словно из нор повыползали, а другие словно с неба свалились. И все общую кучу… Да и вообще… — отмахнулась Виктория и, окончив мыть посуду, оторвала бумажное полотенце, вытерла руки и пошла к себе в комнату.

— Давай я завтра завалю к нему с моими ребятами, да и дело с концом! Проследовал за ней Митя.

— Не надо. Это слишком грубо. Тут надо действовать — ой-е-ей — как осмотрительно. Я сама разберусь с этим игруном. Устроил мне игру в царя горы — кто первый занял — тот и царь! И даже не поймет, дурачок, на чем сидит. Не буду я с ним затевать свару. Не дождется! Тоже мне влюбленный пуп земли! Я думаю, он, таким образом, хочет заставить меня придти к нему. Нет. Этого не будет, дурачок. Так что Мить, мне некуда спешить — выставок пока что не предвидится, да и картины складывать некуда — слишком трудно оказалось получить право на мастерскую… БТИ наконец-таки выдало справку, теперь никак не попаду на прием к главе управы округа, всего лишь ради того, что бы поставить на прошении от Союза Художников его "не возражаю". И только потом мне начнут морочить голову в ГОРКОМИМУЩЕСТВЕ. Как же у нас долго оформляются документы на такую ерунду! Я этого не ожидала. За это время можно сто раз умереть или передумать… Кому это выгодно так тормозить людей — не пойму.

— Взятку хотят.

— Да нет. Говорят, глава Управы взяток не берет. Но любит солдатиков… Бред! Взятки пойдут потом!.. Целой чредою!..

— Мама. Но ты отвлекаешься, что будем делать с этим? Я же вижу, как он словно подкосил тебя. Он мне ответит за твою психику!

— Нет, я ещё не столь слаба. Не надо мне помогать, пока я сама у тебя не попрошу о помощи.

Зазвонил телефон.

— Я прошу тебя о помощи! — скороговоркой произнес Спиин.

— Что произошло? — спокойно спросила она, зная, что её приятель юности относится к той части человечества, у которого всегда что-нибудь происходит, иначе они не будут чувствовать, что живут.

— Камчатке конец!

— Что?! Какой ещё Камчатке?!

— Ну… Камчатке! Ты, что забыла географию своей страны?

— Географию я-то не забыла, но и с психиатрией знакома. Как я могу спасти целый полуостров, да ещё находящийся так далеко?

— Да не Камчатку спасать надо, а меня! Мне после развода здесь не жить! Квартиру я жене с детьми оставил. Сам же квартиру купить не могу, заработки не те. Перебиваюсь у родителей. Это дурдом на старости лет и им, и мне! А тут мне в Камчатке оказали. У них биологическая база закрывается. Все! Конец! Электроэнергии не хватает!

— Так ты хочешь, чтобы я своей энергией освещала всю Камчатку?

— Э-э это-то, пожалуй, ты можешь. А не могла ли ты меня пристроить в какой-нибудь заповедник? У тебя же столько знакомых?

— Слушай, эндемик, ты меня достал! "Знакомых… заповедник"… Заповедник, для таких как ты ещё не создан! Да и зачем тебе вообще заповедник? Зарплата рублей в пятьсот, это же долларов двадцать, что на это можно купить? Да там и нет ничего: ни мыла, ни зубной пасты, стирального порошка… и никуда оттуда, в случае чего, уехать. И это предел твоих мечтаний?

— Зачем мне мыло? Я мыло не ем.

— А что ты там будешь есть?

— Что охотой напромышляю.

— Да что это за радость прятаться в каменный век! Уже двадцатый век на исходе!

— И куда же мне теперь по твоему прятаться?

— У тебя есть загранпаспорт?

— Сделал. Сам не знаю зачем. Только кому я заграницей нужен?

— Но ты же биолог! Классный ихтиолог! Ты же вообще не можешь жить без… — тут она запнулась, не зная, без чего он уже не может жить, но нашлась и продолжила: — Без своих разговоров о рыбах. Я до сих пор помню твои рассказы о рыбе, кажется, Пинктус, которая закусывает своим самцом после оплодотворения. Так, кажется, её называли? А о рыбе султан пасущей свой гарем ты так забавно рассказывал. Ищи свое место в своем мире!

— Но как? Как это совместить с тем, чтобы с голоду не умирать?

— Да просто — пойди в какую-нибудь туристическую фирму и устройся инструктором-подводником в давинг-центр. Ты же аквалангист! И при этом ты туристам не только покажешь, как пользоваться вентилем, как продувать уши и прочее, ты же им песнь моря споешь! Ты каждую рыбку наизусть знаешь! Я бы посчитала тебя бесценным работником в этом деле.

— Хо-орошо го-оворишь, — протянул Спиин с тоской. — Да как это сделать не знаю. Не умею я…

— Да обратись хотя бы… — тут на глаза ей попалась лежащая на столе визитная карточка Вадима, — Да вот… — Она продиктовала Спиину телефон Вадима. — Скажи, что я посоветовала. И еще… Как бы тебе это сказать?.. Не рассказывай обо мне много. Не пускайся в откровения. И все замечай, что увидишь, что он сказал. Потом все расскажешь в подробности. Понял?

В дверь позвонили. Виктория прервала разговор и пошла открывать. На пороге стояла Зинаида. Ее растерянный вид, красные от слез глаза, разбухший нос — все говорило о том, что произошло нечто такое, что ни к кому другому она обратиться не могла. Виктория сразу отмела всякое поползновение припомнить ей былое.

— Вот. — Протянула вскрытый конверт с письмом Зинаида. — Мне больше никто, никто не может помочь, кроме вас.

— Что это? От кого? — Виктория растеряно повертела конверт в руках.

"Курск п. Косиново" — было написано на конверте, а дальше шли буквы; "Угр Ох…"

— От моего… — всхлипнула Зинаида, — Буйвол весточку прислал. Да вы читайте. Можно. Я прошу вас.

Виктория ничего хорошего от её явления не ожидавшая, прямо в коридоре вынула из конверта письмо, раскрыла испещренные завитками над крупными буквами страницы и начала читать про себя. Письмо было написано вроде бы грамотно, и даже беспорядочно расставленные знаки препинания предавали ему особую выразительность:

"День в радость!

Здравствуй моя Зинулечка.

Ты уж не обессудь, зато, что решился написать письмо, после того как вот так, сама знаешь как, расстался с тобой. Во первых строках хочу узнать о твоем здоровье и вообще, быть может, что не так, либо ты до сих пор хранишь на меня оскорбление, надеюсь, ты мне ответишь малышка? Не отмалчивайся. Я все равно тебя найду. Я надеюсь, что чтобы не случилось, что бы не произошло между нами — мы все равно муж и жена на веки. Потому что у нас растет дочь. Послушай, котенок, может быть тебя испугает откровенность, с которой я пишу, но я понял моим молчанием не решить нашей проблемы. Я понял — в недосказанности кроется что-то подленькое, нездоровое. А тут и так проблема — я не смогу долго видеть ни тебя, ни воли. Думаю, что тебе надо над этим подумать. Чтобы я знал, что у тебя не закралось никакого сомнения относительно тебя, так знай, я тебя часто вспоминаю. И дочку. Тоже. Поэтому хочу попросить тебя вот о чем — к тебе придет один человек и попросит пять тысяч зеленых. Если тебя что-нибудь смущает из вышесказанного мною, то помни, что я не питаю никаких иллюзий в отношении тебя, а здорово понимаю, что такие как ты, ждут от жизни большего нежели быть женой какого-то заключенного. Но, пойми малышка и не бойся. Страшнее смерти все равно ничего нет. Бойся в жизни одного — ошибиться в близком. Так что я же со своей стороны искренне желаю тебе, чтобы ты нашла капусту. На этом буду заканчивать. Не держи зла и не жмись. Мы и так достаточно озлоблены в жизни. Помни, что квартиру я тебе, считай, подарил.

Всего самого наилучшего с искреннем уважением

супруг твой навеки.

Буйвол"

— А что он там сидит? Уж не убил ли кого? — Виктория встряхнула головой, словно пытаясь очнуться от дурного сна.

— Не знаю я.

— Бр-р. Письмо какого-то людоеда: "Я тебя часто вспоминаю. И дочку". Через точку. Я представляю, как он произносит: "То-оже!" А ещё какие-то философские мысли пытается выдавать. Ужас! Неужели ты будешь помогать ему?

— А как же?!

— Твое дело. Я бы не стала.

Но в ответ Зинаида затряслась, задрожала, слезы хлынули из её глаз: Он убьет меня! Он убьет! Если я ему их не достану. Вы же прочитали, прочитали! Вот здесь написано, вот здесь — после того как попросил свои зеленые, он пишет о том, что страшнее смерти ничего нет. Это он намекает.

— Ах… намекает! — Виктория окинула недоверчивым взглядом. — А ты скройся. Уезжай куда-нибудь. И скажешь потом, что письма не получала.

— На-айдет! — ревела Зинаида. — Человек-то только что приходил. Говорил, что это его шанс выйти. Две недели мне на ра-аздумия дал. Говорит, продай квартиру, купи меньшую, а пять тысяч найди. Да куда уж меньше покупать-то? Да и кто её у меня купит? Не успею за две недели-то я-а-а.

— За три успеешь. — Соседка хоть и вызывала сочувствие, но до такой степени, чтобы все бросать и помогать ей. Виктория помнила, как перекрывшие разум алчность и закомплексованность обиженной позволили Зинаиде поступать непорядочно. В этом письме мог таиться подвох, рассчитанный на её жалостливость, цель которого была выманить из богатой соседки деньги.