Собрание сочинений. Том I - митрополит Антоний (Храповицкий)

Но, скажут нам, пастырское ли дело, оставив прямое раскрытие истин домостроительства, гоняться за теперешним направлением жизни да собирать всех заблудших во двор Церкви? Пусть сами придут и в покаянии просят вразумления. А то будем мы их занимать благочестивыми побасенками, точно без них Церковь что-либо потеряет… Так говорить остерегайся, служитель Божий, дабы, презирая общедоступную художественно-бытовую форму учительства, не оказаться хулителем божественного Евангелия, ибо: Все сие Иисус говорил народу притчами, и без притчи не говорил им; да сбудется реченное через пророка… Отверзу в притчах уста Мои; изреку сокровенное от создания мира (Мф. 13, 34–35). На низшей степени духовного развития человек, погруженный всецело в условия своего быта, вовсе и не способен принимать Слово Божие иначе, как через высший взгляд на эти самые житейские условия, т. е. через притчи (см. Лк. 8,10). Господь говорит ими к людям не безблагодатным, но к отпадающим от благодатной жизни. Он велит относиться еще с большим попечением, не ожидать их возвращения в Церковь велит Он, как говорим теперь иногда мы, но велит искать их и искать преимущественно перед всяким другим делом, ибо Сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее. Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяносто девяти незаблудшихся. Так, нет воли Отца Нашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих (Мф. 18, 11–14). Эти слова Божественного Пастыреначальника ясно говорят о важности, величии и обязательности изобретения таких мер пастырской деятельности, которыми бы привлекались в лоно Церкви отпадающие по мыслям или по жизни ее сыны, и думается, что такими изречениями уничтожаются всякие возражения против указанной формы церковно-народных изданий.

Учение и Дух Великого Златоуста[36]

Господь открыл Своей Церкви, что три вселенские святителя имеют равное достоинство в Его всеправедных очах, но к народу Божию, народу церковному, святой Златоуст ближе всех. Не говорим о нашем времени беспросветного религиозного невежества, забвения отцов Церкви не только одичавшею паствою, но и омирщившимися пастырями: обращаем лицо свое ко временам безраздельного единодушия народа и клира в жизни церковной, которое длилось у нас от времен Владимировых до дней Петровых, которое длится на православном Востоке от времен апостольских до дней настоящих; обратим также лицо свое к тем еще «живущим и оставшимся» инокам и мирянам, особенно единоверцам, которые живут чисто церковным бытом. Чье имя из святых угодников услышите вы ежедневно на общественной молитве? Златоустово! Чьи книги чаще всего встретите вы в домах христианских и в наибольшем числе во святом храме? Златоустовы! Кто единственный из святых прославляется даже в день Святой Пасхи, когда упраздняются на целых 16 дней последования дневным святым? Он же, святой Златоуст, которому воспевается тропарь после пасхальных стихир и чтение его слова.

Пока чада Церкви изучали Божественное Писание, они изучали его по Златоустову толкованию и в церкви, и дома, ибо толкования блаженного Феофилакта Болгарского, читавшиеся народу, являются лишь сокращением толкований Златоустовых. Свт. Златоуст через все века церковного быта остается для христиан главным истолкователем Божественного Откровения: оно входит в разумение верующих через Златоуста.

Но не за это только славословит Церковь великого учителя: она поставила его творения средоточием своего учения верным потому, что святой Иоанн, быть может, преимущественно перед всеми отцами, был учителем, был человеком Церкви, человеком жизни. Учения других отцов вращаются около предметов Божественных или рассматривают жизнь и борьбу в области личного бытия, и только иногда их мысль обращается к жизни общественной, но по большей части как чему-то вне их стоящему, напротив, святой Иоанн Златоуст не может мыслить и чувствовать вне общества верных, вне Церкви. Всякую заповедь, всякое событие искупительной жизни Христовой он сейчас же применяет к человеческому общежитию – к добрым и злым, богатым и бедным, счастливым и несчастным. Нужно не иметь никакого духовного чутья, чтобы не понять, что читаемые на пасхальной утрени слова «аще кто благочестив» никто не мог написать, кроме свт. Иоанна Златоуста, хотя католики и признают здесь его авторство спорным.

Он не хотел спасаться без людей. Его душа в сострадательной скорби охватывала внутреннюю борьбу между добром и злом его слушателей, его паствы, его читателей, всех христиан вообще, наконец, всего рода человеческого, и притом не только жившего в его время, но и того, который жил раньше и будет еще жить.

Такое почти сверхъестественное выступление духа из личного бытия в бытие общее, соборное, такое как бы перевоплощение себя в жизнь, в борьбу и страдание всех людей поистине делают этого великого учителя сверхчеловеком не в том неразумном смысле, как это принято в современной философии, а в том, что в его сердце вмещалась жизнь всего человечества, почему Церковь и провозглашает, что уста Златоустовы – это уста Христовы, а он сам с полным правом мог бы назвать себя вслед за излюбленным Павлом «соработником Бога Искупителя» (см. 1 Кор. 3, 9).

«Я умираю тысячею смертей за вас всякий день, – так говорит свт. Златоуст своей пастве, – ваши греховные обычаи как бы разрывают на мелкие куски мое сердце».

Подобное отожествление себя с другими переживали отцы-подвижники в отношении к своим спостникам, и без слов знали и как бы в себе чувствовали их внутреннюю борьбу. Но святой Златоуст переживает эту борьбу за все человечество.

Такое его подобие апостолу и Христу Спасителю было, впрочем, не только в области чувства, в любви и страдании и в ревности духовной, но и в области мысли, в понимании Божественного Откровения. Златоустый учитель не выдвигал одной стороны Божественного учения в ущерб другой. Если бы вы пожелали применить к нему вопрос, вполне приличный в отношении огромного большинства отцов, то не нашли бы на то ответа. Именно, если спросить, кто он был преимущественно: толкователь-аскет, или догматист-метафизик, или теоретик-герменевт, или учредитель церковного благоустройства, то эти вопросы, применимые к преподобному Ефрему Сирину, Григорию Нисскому, блаженному Августину, даже Василию Великому и Амвросию, совершенно неприменимы к нему. Он входил в самую сердцевину Евангелия, улавливал Христовы мысли во всей их всесторонности, и мы, читая его толкования, как бы слушаем продолжение речи Самого Господа. Все различные стороны Библии, излюбленные различными отцами, равно доступны его евангельскому разуму: ни одна сторона не преобладает над другою. Всякое библейское изречение вызывало в его душе такой сильный поток подобных же мыслей, примененных к жизни христиан, что, изъясняя подробно и последовательно слова одной священной книги и приведя в пояснение их какое-либо изречение другой библейской книги, он по целому часу не мог оторваться и от этого случайно приведенного изречения. Не над продумыванием истолковательного назидания ему приходилось трудиться, а над тем, как бы остановить стремительный поток мыслей, чувств и слов, вызываемых каждою библейской фразой: пять бесед говорит он на первые слова 6-й главы Исайи, и одна беседа блестящее другой; священное одушевление проповедника разливается в широкое море, и читатель не может оторваться от этого бесконечного гимна Божественной правде и Божественному величию.

Исполненный глубокого личного смирения, свт. Иоанн Златоуст далек от той уверенности в себе, которую питают относительно себя учителя народов. Последние по собственному воображению, как Магомет, или по удостоверению свыше, принятому верою, считают себя особенными нарочитыми посланниками Божиими. Свт. Иоанн свои полномочия на такое властное учительство видит только в том священном сане, которым его удостоила Церковь через преподание ему даров Святого Духа в благодати священства.

Свое сверхчеловеческое или всечеловеческое самочувствие он считает даром благодати священства, а отнюдь не личным достоинством, ибо лично себя он мыслит как грешника, недостойного благодати, которую он решился принять после первого отказа от нее и после многолетнего покаянно-очистительного подвига. Вот почему Церковь, сравнивая просветительную благодать его учения с молнией, осветившей всю вселенную, прибавляет, что благодать эта показала нам по преимуществу высоту смиренномудрия.

Принимая дары своей вселенской любви как дар благодати священства, свт. Златоуст увещевает и всех иереев помнить, что они одарены сверхчеловеческою силою любви и близости к Богу, лишь бы только сами не отказывались ею пользоваться.