Узники Тауэра - Сергей Цветков

Впрочем, благородного романа не получилось. Вскоре король и герцогиня Ричмонд вновь были друзьями, и мисс Британия зажила далеко не так, как подобает порядочной женщине. Ричмонд умер спустя пять лет после женитьбы; Тереза пережила его тридцатью годами. Она оставила после себя громадное состояние и богатые пожизненные ренты своим кошкам.

Оправданный убийца

В тот самый день, когда Ричмонд покинул Тауэр, сэр Джон Робинсон получил от короля приказание приготовить помещение для пэра, обвиняемого в убийстве одного джентльмена во время драки в таверне. Этот пэр был сэр Томас, барон Морли, внук одного из участников Порохового заговора.

Поздно вечером в пятницу 21 апреля 1665 года несколько аристократов кутили в одной из комнат таверны «Золотое руно» возле «Ковент-Гардена». Среди них были лорд Морли, его адъютант капитан Фрэнсис Бромвич, Гарри Гастингс со своим другом Марком Тревором и еще несколько человек из клуба, к которому принадлежали названные джентльмены. «Золотое руно» славилось шумными попойками, стоившими жизни не одному знатному лорду.

Морли и Гастингс, известные лондонские ночные сычи, явились в таверну часов в одиннадцать вечера и просидели за стаканами до четырех часов утра. Когда за окнами забрезжил рассвет, Морли потерял (или сделал вид, что потерял) золотую монету, положенную им на стол; он стал искать ее, обвиняя собравшихся в ее исчезновении. Гастингс, разгоряченный вином, заявил, что считает его слова оскорблением.

Лет за десять перед тем между Морли и Гастингсом уже произошла дуэль, на которой Морли был ранен. С тех пор отношения между ними были весьма натянутыми. Морли искал случая отомстить обидчику, но уже не полагался на твердость своей руки. Все, что произошло далее, было, по-видимому, хорошо продуманным планом убийства Гастингса.

– Где моя монета? – кричал Морли, вонзив злобный взгляд в пьяного врага.

– Монета! – презрительно пожал плечами Гастингс и бросил на стол четыре золотых: – Вот вам вместо нее.

Но Морли продолжал настаивать, что ему нужна именно его монета.

– Разве порядочному человеку пристало поднимать историю из-за золотого? – недоумевал Гастингс.

При этих словах Бромвич обнажил шпагу.

– Вложите шпагу в ножны и не мешайтесь в чужие дела! – прикрикнул на него Гастингс.

Капитан послушался его, а Морли закричал через стол:

– Мы пришли сюда не для того, чтобы убивать людей!

– Да, – сказал Гастингс, – если же все-таки хотите драться, то на улице приличнее.

Бромвич вновь вынул шпагу, а Марк Тревор обнажил свою. Морли и Гастингс бросились друг на друга. Поднялся шум хуже прежнего, и все кутилы высыпали на улицу. Белая полоска апрельской зари освещала город, и сонные горожане высовывали головы из окон, когда шумная ватага с обнаженными шпагами проносилась мимо их домов по направлению к Линкольн-Инн, излюбленному месту лондонских дуэлянтов. На одной из улиц Морли вдруг исчез, а Бромвич (как подозревали позже, он выполнял в этой истории роль наемного убийцы) попытался нанести Гастингсу предательский удар; однако Марк Тревор отразил его. Тогда Морли вновь присоединился к компании.

– Зачем мы деремся? – спрашивал между тем Гастингс, протрезвевший на свежем утреннем воздухе. – Я дал бы пять фунтов тому, кто объяснит мне причину всей этой ссоры.

Под аркой, отделявшей Дюк-стрит от Линкольн-Инн, Морли внезапно напал на Гастингса. Тот отпарировал удар и отступил на несколько шагов, но Морли и Бромвич не дали ему занять оборонительной позиции. Бромвич выбил у него из рук оружие, а Морли вонзил ему в череп свою шпагу, словно кинжал. Гастингс упал, смертельно раненный. Морли выдернул шпагу и бросил ее на тело поверженного врага со словами:

– Вот тебе, подлец! Я сдержал свое слово.

Прочие участники ссоры отнесли Гастингса к доктору, но раненого уже не могли спасти никакие микстуры и перевязки. Тем же утром он скончался. Но прежде чем он умер, Морли был арестован за дуэль в нарушение королевского приказа, а после осмотра тела Гастингса ему предъявили еще и обвинение в убийстве. Наместник Тауэра сэр Джон Робинсон с угрюмой радостью положил в карман деньги, отпущенные на содержание благородного лорда.

Целый год пробыл Морли в Наместничьем доме, прежде чем состоялся суд. Все это время судьи выясняли разные юридические тонкости: какие обстоятельства оправдывают убийство, где граница между умышленным и неумышленным убийством и т. д. Между тем общественное негодование по поводу поступка Морли пошло на убыль, и король вместе с большинством членов палаты лордов надеялся спасти пэра от виселицы.

Ровно через год после убийства Гастингса Карл II назначил суд из двадцати девяти пэров под председательством лорда Кларендона. В Вестминстере был воздвигнут трон под балдахином для короля и приготовлены скамьи для судей; члены королевской семьи могли наблюдать за происходящим из двух скрытых лож.

В десять часов утра началось заседание. Обвинителем выступал генеральный прокурор Финч, желавший, чтобы убийца понес наказание по всей строгости закона. Лорд Кларендон, напротив, напирал на обстоятельства, смягчавшие вину подсудимого, и прибегал к различным судейским уловкам. Так, он не позволил зачитать показания свидетелей, не явившихся в суд, не произнес заключительной речи, предоставив пэрам руководствоваться в этом деле своими соображениями, и т. д.

Судьи удалились в отдельную комнату и совещались три часа, ибо, несмотря на их желание освободить Морли от наказания, улики против него были весьма серьезны. Пэры даже не разошлись на ланч, так что пришлось отправить в комнату, где происходило совещание, вино и бисквиты. Когда они возвратились в зал заседания, Кларендон спросил их, виновен ли Морли или нет.

– Виновен, но в непредумышленном убийстве, – ответили двадцать семь судей. Двое пэров обвинили Морли в умышленном убийстве, но, поскольку на суде пэров не требовалось единогласия судей в квалификации преступления, лорд Кларендон признал подсудимого оправданным и приговорил его только к уплате штрафа за нарушение королевского указа о дуэлях.

Робинсон возвратился в Тауэр без узника.

Бромвич, не будучи пэром, провел в тюрьме еще несколько месяцев. Судьи, простившие Морли, разумеется, не могли казнить его секунданта. Начавшаяся война с Францией послужила отличным предлогом для его освобождения. Карл принял капитана на морскую службу с условием, чтобы он никогда не возвращался в Лондон.

Второй Бэкингем

Прекрасным майским вечером 1666 года у ворот Тауэра остановилась толпа гуляк, во главе которой был пэр Англии, известный своей безнравственной жизнью и великолепными костюмами; он потребовал Джона Робинсона и объявил ему, что предает себя в его руки в качестве королевского узника. Сэр Джон обрадовался, но не удивился: еще утром ему дали знать из таверны «Солнце», что герцог Бэкингем, обвиняемый в государственной измене и продолжительное время скрывавшийся от правосудия, обедает там с друзьями, после чего намеревается отправиться в тюрьму. И действительно, теперь он стоял перед воротами Тауэра, веселый, полупьяный, громко называя короля своим всегдашним и задушевнейшим другом.

В четвертый раз являлся он в Тауэр. Сэр Джон был рад гостю, так как знал, что плата за него будет высокой, а надолго узник не задержится и не обременит его расходами. В любом случае господину наместнику должно было перепасть не менее двухсот фунтов.

Лучшие комнаты в Наместничьем доме уже были готовы принять высокого гостя, который знал жилище сэра Джона не хуже, чем свое собственное.

Хотя герцог часто сиживал в Тауэре, он всегда выходил оттуда с улыбкой на устах, словно из театра. Герцог Бэкингем был достойным сыном своего отца, и даже превзошел знаменитого родителя в умении превращать жизнь в веселый праздник. Вся жизнь его была фарсом, все его поступки представляли вереницу театральных эффектов и неожиданных катастроф, ибо второй Бэкингем был смесью противоречий. Остроумный и глупый, наглый и трусливый, преданный и коварный, он был способен на все и ни на что. Он любил сцену и актеров, в особенности актрис, в отношении которых разыгрывал роли намного фееричнее, нежели их сценические кавалеры. Никто не мог на него положиться, он клялся на ветер и писал свои обещания вилами на воде. Он никогда бы не сдержал своего обещания прийти в Тауэр, если бы его не пленила оригинальность подобной выходки.

Десять лет прошло с тех пор, как он впервые был заключен в королевскую тюрьму – за свое единственное честное дело: женитьбу на леди Мэри, прелестной дочери лорда Ферфакса, чего ему не могло простить правительство Кромвеля.

Находясь в годы революции в изгнании и видя свои поместья в чужих руках, двадцатишестилетний Бэкингем убедился, что сделал глупость, приняв сторону побежденных при Нэйзби. Теперь уже поздно было сражаться за парламент против короля, но можно было породниться с победителями посредством брака. При дележе конфискованного имущества эмигрантов Йоркхауз, дворец Бэкингема на Темзе, достался лорду Ферфаксу, ближайшему сподвижнику Кромвеля. Изгнанник решил получить свой дом обратно вместе с дочерью Ферфакса. Он был уверен, что ему стоит только появиться перед ней, чтобы снискать ее любовь. Разве он не первый красавец на свете? Разве титулы в Англии больше ничего не значат?