День саранчи - Натанаэл Уэст

Страдание ему, видимо, нравилось. Но не всякое, и наверняка - не болезнь. Подобно многим, он любил только те страдания, которые причинял себе сам. Излюбленным его методом было обнажение души перед незнакомцами в баре. Прикинувшись пьяным, он плелся туда, где сидели незнакомые люди. Обычно он начинал с декламации стихов.

Позвольте присесть на минуту,Мне что-то попало в туфлю,Я прежде был тоже моложе,Я молодость вспомнить люблю[61].

Если слушатели кричали: «Вали отсюда!» - он лишь смиренно улыбался и продолжал свой номер:

Сжальтесь, люди, над моими сединами…

И если бармен или еще кто-нибудь не останавливал его силой, он гнул свое, что бы ему ни говорили. Зато когда ему удавалось разойтись, его слушал весь бар, потому что представление получалось великолепное. Он ревел и шептал, командовал и пресмыкался. Он изображал хныканье девочки, навеки потерявшей мать, а также разнообразные говоры жестоких антрепренеров, с которыми его сталкивала жизнь. Он воспроизводил даже шумы за сценой - чирикая, как птички, возвещающие Зарю Любви, и заливаясь, как свора гончих, когда описывал, как его вечно преследует Злая Доля.

Он заставлял слушателей увидеть воочию, как он начинал: играя Шекспира в аудитории латинского отделения в Кембридже, - отрок, полный радужных надежд и высоких устремлений. Быть с ним, когда он юношей голодал в меблированных комнатах Бродвея - идеалист, желавший лишь подарить свое искусство миру. Стоять с ним рядом, когда во цвете лет он обручался с прекрасной балериной, премьершей у Гаса Сана. Присутствовать при том, как однажды ночью, неожиданно вернувшись домой, он застал ее в объятиях старшего капельдинера. Прощать, как он простил, - по доброте сердечной и во имя великой своей любви. И затем смеяться, с саднящей болью в душе, когда на другую же ночь он нашел ее в объятиях гастрольного агента. Снова он простил ее, и снова она согрешила. Но и тогда он ее не прогнал, нет, - хотя она насмехалась и глумилась над ним и даже ударяла неоднократно зонтиком. И все же она сбежала - с иностранцем, чернявым молодцом из факиров. Оставив ему воспоминания и грудную дочь. Гарри вел за собой слушателей от неудачи к неудаче, когда он, человек не первой молодости, обивал пороги антрепренеров - всего лишь тень прежнего себя. Он, мечтавший сыграть Гамлета, Лира, Отелло, был вынужден стать К° в номере под названием «Нат Пламстон и К° - легкие шутки и разговорный жанр». Он заставлял сопровождать его, когда дрожащим, дряхлым стариком он плелся…

Фей вошла неслышно. Тод хотел поздороваться, но она приложила палец к губам и показала на кровать.

Старик спал. Тод подумал, что его сухая, изношенная кожа напоминает разрушенную эрозией почву. Капельки пота, блестевшие на лбу и на висках, не сулили облегчения. Как дождь, слишком поздно пришедший на поля, они не могли освежить, а предвещали гниль.

Тод и Фей на цыпочках вышли из комнаты.

В передней он спросил, весело ли ей было с Гомером.

- С этим обормотом! - скривившись, воскликнула она. - Скука смертная.

Тод хотел спросить еще кое о чем, но она спровадила его коротким: «Я устала, милый».

16

На другой день, поднимаясь к себе по лестнице, Тод увидел перед дверью Гринеров толпу людей. Они были взволнованы и переговаривались шепотом.

- Что случилось? - спросил он.

- Гарри умер.

Он толкнулся в дверь квартиры. Она была не заперта, и он вошел туда. Труп лежал на кровати, с головой накрытый одеялом. Из комнаты Фей доносился плач. Он тихо постучался к ней. Она открыла, отвернулась и, не сказав ни слова, упала на кровать. Она плакала в вафельное полотенце.

Тод стоял в дверях, не зная, что сказать или сделать. Наконец он подошел к кровати и попытался ее утешить. Потрепал ее по плечу:

- Бедная девочка.

На ней был черный кружевной халат с большими дырами. Когда он наклонился над ней, он ощутил, что ее кожа издает приятный теплый запах цветущей гречихи.

Он отвернулся и закурил. В дверь постучали. Он открыл, ворвалась Мери Доув и сжала Фей в объятиях.

Мери тоже просила Фей быть мужественной. Она выразила это иначе, чем он, и ее слова прозвучали гораздо убедительнее:

- Покажи характер, подруга. Не распускайся, покажи характер.

Фей оттолкнула ее и встала. Она в отчаянии сделала несколько шагов по комнате и снова села на кровать.

- Я его убила, - простонала она.

И Мери и Тод энергично запротестовали.

- Я его убила, слышите?! Я! Я!

Она начала всячески себя поносить. Мери хотела остановить ее, но Тод не дал. Фей начала представляться, и он чувствовал, что если ей не мешать, то она сумеет как-нибудь спрятаться от горя.

- Она выговорится и утихнет, - сказал он.

Покаянным голосом Фей стала рассказывать, что произошло. Она пришла со студии и нашла Гарии в постели. Она спросила, как он себя чувствует, и, не дождавшись ответа, отвернулась от него, чтобы посмотреться в зеркало. Потом стала пудриться и сказала ему, что видела Бена Мёрфи и что если бы Гарри чувствовал себя лучше, Бен, может быть, занял бы его в эпизоде на Бауэри-стрит. Ее удивило, что, услышав имя Бена, Гарри не закричал, как обычно. Он завидовал Бену и всегда кричал: «Да пошел он к черту, я знал его, когда он плевательницы у негров в баре чистил».

Она сообразила, что ему, наверное, нехорошо. Но не обернулась, потому что увидела намечающийся прыщик. Он оказался всего лишь пятнышком грязи, которую она стерла; но после этого ей пришлось пудриться сызнова. Занимаясь этим, она сказала, что, если бы у нее было новое вечернее платье, она могла бы сняться в костюмной массовке. И чтобы подразнить его, пригрозила: «Если ты не можешь купить мне вечернее платье, я найду кого-нибудь, кто сможет».

Когда он ничего не ответил, она разозлилась и запела «Елки- палки». Он не сказал, чтобы она замолчала, и она поняла, что ему плохо. Она подбежала к кушетке. Он был мертвый.

Закончив рассказ, она зарыдала тоном ниже, почти воркуя, и начала раскачиваться взад-вперед:

- Бедный папа… Бедный, миленький…

Как они веселились вдвоем, когда она была маленькой. И как бы ему ни было туго, он всегда покупал ей конфеты и кукол, и как бы он ни устал, он всегда играл с ней. Он носил ее на закорках, и они катались по полу и хохотали, хохотали.

Рыдания Мери подхлестнули Фей, и обе зашлись в плаче.

В дверь постучали. Тод открыл и увидел миссис Джонсон, привратницу. Фей помотала головой, чтобы он ее не пускал.

- Зайдите попозже, - сказал Тод.

Он захлопнул дверь у нее перед носом. Минутой позже дверь опять отворилась, и миссис Джонсон нахально вошла. Она воспользовалась отмычкой.

- Уйдите, - сказал он.

Она попыталась протиснуться мимо него, но он держал ее, пока Фей не велела ему отпустить.

Миссис Джонсон ему активно не нравилась. Это была назойливая, суматошная женщина с мягким и пятнистым, как печеное яблоко, лицом. Позже он обнаружил, что ее коньком были похороны. Увлечение похоронами имело не болезненный характер, а скорее церемониальный. Ее интересовало красивое расположение венков, порядок процессии, одежда и поведение провожающих.

Она подошла прямо к Фей и остановила ее рыдания коротким:

- Что ж, мисс Гринер…

В ее голосе и манерах было столько властности, что она преуспела там, где Мери и Тод потерпели неудачу.

Фей смотрела не нее почтительно.

- Во-первых, милая, - сказала миссис Джонсон, загибая большой палец на правой руке указательным пальцем левой, - во-первых, вы должны понять, что моя единственная цель в этом деле - помочь вам.

Она сурово посмотрела на Мери, затем на Тода.

- Выгоды мне от этого никакой, а только одно беспокойство.

- Да, - сказал Фей.

- Так. Чтобы помочь вам, я должна сперва выяснить некоторые детали. Остались ли после покойного какие-нибудь деньги или страховка?

- Нет.

- У вас есть деньги?

- Нет.

- Вы можете их занять?

- Не думаю.

Миссис Джонсон вздохнула:

- Тогда его придется хоронить за казенный счет.

Фей молчала.

- Разве вам не понятно, детка, что за казенный хоронят только в могиле для бедняков?

Столько презрения было вложено в «казенный» и столько ужаса в «бедняков», что Фей залилась краской и снова зарыдала.

Миссис Джонсон притворилась, что уходит, и даже сделала несколько шагов к двери, но передумала и вернулась.

- А сколько стоят похороны? - спросила Фей.

- Двести долларов. Но можно хоронить в рассрочку - пятьдесят долларов сразу и по двадцать пять в месяц.

Мери и Тод вмешались хором:

- Я достану деньги.

- У меня есть немного.

- Вот и отлично, - сказала миссис Джонсон. - И по меньшей мере еще пятьдесят вам потребуется на непредвиденные расходы. Я этим сейчас займусь и все устрою. Вашего отца похоронит мистер Холсеп. Он сделает это как надо.