Тёплая птица - Василий Гавриленко

            -Возьмите, ваш крест.

            Глава ОСОБи кивнул и, поднеся мегафон к губам, крикнул:

            -Слава Лорд-мэру!

            -Слава, слава, слава!

            -Мы собрались здесь, чтобы почтить заслуженной наградой доблесть нашего брата…

            Усиленный динамиком голос отца Никодима разносил по плацу слова о подвиге, о самопожертвовании, о славе. При всем желании я не мог принимать эти слова на свой счет и с нетерпением ждал, когда он закончит свою речь.

            -Я желал бы, чтоб каждый стрелок в минуту опасности, грозящей начальству…

            Да, опасность действительно была. В виде «шишки» Варяга, жаждавшей проникнуть в святая святых сущности его креста…

            -Вел себя так же, как стрелок Ахмат, которого, милостью и волей Лорд-мэра мы провозглашаем сегодня конунгом Армии Московской резервации!

            Шеренги встретили заключительную фразу отца Никодима нестройным славословьем Лорд-мэру. Был также и свист, и неодобрительные выкрики: весть о выскочке, пребывающем в Армии без году неделя, а уже дослужившемся до конунга, как червь, сосет сердце и мозг.

             -Держи, - отец Никодим вернул мегафон офицеру и обратился ко мне. – Не обращай внимания на свистунов – отребье, говножуи. Знает, падла, что никогда  и до младшего офицера не дослужится, вот и свистит. Не обращай.

            -Не обращаю, ваш крест.

            Глава ОСОБи ухмыльнулся, обнажив ряд неестественно-ровных зубов, и сказал офицеру:

            -Начинайте обряд.

            Обряд? Что еще за обряд? Я-то думал - провозглашение состоялось…

            Стрелки возбужденно загудели, когда два бойца вывели на плац человека. Женщина неопределенного возраста, руки связаны за спиной. В глазах – животный страх. Мне хватило одного не цепкого взгляда, чтобы понять – это житель Джунглей. Дикарь. Игрок. Охотник за Теплой Птицей.

            Но для чего ее привели на плац? Смутно различая контуры обряда, я надеялся, что предчувствие обманет меня. Не обмануло. 

            В руке отца Никодима появился самурайский меч (не тот ли, которым был убит Борис?).

            Женщина задергалась в путах, расширенными глазами глядя на приближающегося главу ОСОБи. Она не проронила ни слова – такая стойкая или эти ублюдки заблаговременно вырезали ей язык?

            Под одобрительные крики стрелков отец Никодим вонзил меч в грудь жертве.

            -Ахмат, подойди.

            Я приблизился. Женщина была уже мертва, но правый глаз непостижимым образом жил, и время от времени описывал полукруг во ввалившейся глазнице.

             -Видишь мой меч, - громко сказал отец Никодим, обращаясь не столько ко мне, сколько к стрелкам. – Это пробочка. Вынуть пробочку – польется вино.

            Вино? Что нужно от меня этому сумасшедшему?

            К нам подошел офицер. Ухмыльнувшись, он подмигнул мне, одновременно протягивая отцу Никодиму жестяную кружку. 

            Глава ОСОБи взял кружку и резко вырвал меч из груди женщины. Кровь хлынула из отверстия тонкой дымящейся струей. Отец Никодим поспешил подставить кружку под струю. Звук – точь-в-точь, как если наливаешь себе воды. Кровь лилась недолго, но ее хватило, чтобы наполнить кружку.

            -Уберите.

            Бойцы поволокли труп женщины прочь. Отец Никодим повернулся ко мне.

            -Властью Лорд-мэра ты, стрелок Ахмат, наделяешься…

            Он окунул палец в кровь и провел им по моему лицу – ото лба до подбородка, сверху – вниз.

            -Правами и обязанностями конунга Армии Московской Резервации…

            Снова – палец в кровь. Поперек щек, по носу, от уха до уха… У меня не было возможности посмотреть в зеркало, но, судя по всему, на моем лице после манипуляций отца Никодима вспыхнул кровавый крест…

            -Верно служи Лорд-мэру, конунг.

            -Служу Лорд-мэру! – отозвался я.

            -Пей.

            Отец Никодим протянул мне кружку. Едва теплая. Пить человеческую кровь? В Джунглях я много раз слышал о каннибалах и всегда содрогался от омерзения… Что делать, черт подери? Выплеснуть содержимое кружки в рожу «попугая» - и бежать.

            Я представил: тысяча стволов нацеливается на бегущего человека и начиняет его свинцом. Некрасивое зрелище, но не оно образумило меня. Я, как и прежде, вспомнил Христо, вспомнил Марину, вспомнил Снегиря. Как там выразился отец Никодим – «польется вино»?

            Это было отвращение, это была тошнота. Я пил отвращение и тошноту. Вкус крови…

             Сдерживая позыв на рвоту, я протянул главе ОСОБи пустую кружку.

            -Ну, ты даешь, - удивленно проговорил тот. – Достаточно было сделать небольшой глоток…

            Что ж ты раньше не сказал, гнида?

            Ни на кого не глядя, я вытер губы рукавом – на рукаве остался широкий черный след. Шеренги стрелков стали редеть: представление закончилось. В воздухе замельтешили крупные снежинки.

            -Конунг, - отец Никодим хлопнул меня по плечу. – Теперь – к Рустаму. Надо отпраздновать твое провозглашение. Тушенки пожрем.

               Слово «тушенка» прорвало плотину. Перегнувшись в три погибели, я блевал. Блевал долго и мучительно, гораздо мучительнее, чем при отравлении зеленкой. Лишь после того, как во рту у меня не осталась даже слюны, а желудок зазвенел пустотой, я распрямился.

            -Полегчало? – заботливо осведомился глава ОСОБи.

            -Угу.

            -Ну что ж, тогда едем.

            На плацу, кроме меня, отца Никодима и двух особистов не было уже ни души. Стрелки разбрелись по теплым баракам – есть тварку, пить зеленку и, конечно, трепаться по поводу сегодняшнего провозглашения. Пусть треплются, говножуи.

            В машине было тихо. Отец Никодим достал из кармана янтарные четки и задумчиво перебирал их, глядя на проплывающую за окном Вторую Военную Базу.

            Взглянул на меня, щелкнул четками и, подбросив их на ладони, спрятал обратно в карман.

            -Ахмат, давно хотел спросить у вашего брата, каково это - быть конунгом?

            -Ваш крест, ведь вы знаете, что я лишь двадцать минут, как конунг.

            -Да я не об этом, - досадливо отмахнулся отец Никодим. – Что ты чувствуешь? Эйфорию, мандраж?

            Что я чувствую? Чувствую, что по уши в дерьме - вот что чувствую.

            -Пожалуй, эйфорию. Легкую.

            Отец Никодим засмеялся.

            -Легкая эйфория – это прекрасно. Это что-то из чувственного арсенала бывших… Ты ведь знаешь о существовании бывших, Ахмат?

            Странный, если не глупый, вопрос. Как можно не знать о бывших, если все кругом говорит о них?

            -Знаю, ваш крест.

            -Так вот, - глава ОСОБи потянулся, достав длинными ногами чуть ли не до спины шофера. – Я в свое время весьма увлекался бывшими, их, так сказать, культурой. Ты не поверишь, но легкой эйфории в этой культуре уделялось значительное место. Впрочем, бывшие предпочитали использовать термин «любовь»… Выходит, ты чувствуешь любовь, Ахмат.

            Сидящий, как истукан, особист вдруг прыснул со смеху. Спина шофера пришла в движение. Отец Никодим, скаля зубы, хлопнул меня по плечу:

            - Ну и рожа у тебя – камень! Ведь это шутка, Ахмат, всего лишь шутка.           Я засмеялся через силу. Шутка?! Мне почудилось, что глава ОСОБи знает про меня и Марину…

             -Ты спрашиваешь, куда мы едем? – вспомнил отец Никодим. – А мы уже приехали…

            Перед нами - одноэтажное здание из серого кирпича с шиферной крышей и заколоченными окнами.

Внутри пахло табаком и зеленкой. За грубо сколоченными столами – люди. Шум жующих челюстей, стук кружек о дерево, разговоры, крики, смех. На нас – ноль внимания. По бетонным ступенькам мы спустились на заплеванный пол.

Только сейчас нас, наконец, заметили. Крики и смех смолкли. Глаза, глаза, глаза… Как я не плавлюсь под этими взглядами?

-Отец здесь, - словно шелест осенних листьев.

-Рустам! – крикнул особист из свиты отца Никодима.

Откуда-то (словно из-под бетонного пола) вынырнул желтолицый верткий мужичок с голым торсом: невысокий и костлявый. Он благоговейно склонился перед главой ОСОБи.

-Прошю, ваш крест. Столик свободна.

Рустам поспешил стереть со стола расплывшуюся лужу зеленки.

Мы, то есть Отец, шофер, два особиста и я, уселись на стулья. Кажется, стулья прибиты к полу: на случай, если накачанные зеленкой и кокаином стрелки вздумают вышибать друг из друга мозги.  Я успел заметить: посетители имеют на рукавах нашивку в виде серпика луны - нашивку конунга АМР. Бар для высшего командования?