Британские коммандос - Паркер Джон

Он взял у нас письма, и только после его визита мы получили кое-какую почту. Китайцы всегда говорили, что наши письма не доходят до адресатов. Не думаю, что это правда. Уиннингтон написал книгу «Завтрак с Мао». Когда он к нам приехал, мы уже жили получше, значит, это было в начале 1952 года. Мое первое впечатление о нем несколько сгладилось, но он всегда казался мне очень рассудительным человеком с собственным мнением.

Уилфрида Берчетта (корреспондента левых французских газет) я видел только раза два, а Уиннингтон приезжал три или четыре раза. Берчетт казался более практичным, чем Уиннингтон, и, как австралиец, был более общительным. Я довольно хорошо узнал его позже в Китае. Он был очень открытым человеком. Я бывало спорил с ним. Уиннингтон всегда спорил на теоретическом уровне, тогда как Берчетт был ближе к реальности. Уиннингтон же приводил аргументы, с которыми трудно было поспорить.

Они, как журналисты, освещали мирные переговоры. Я знал их обоих и, хотя не соглашался с их мнениями и идеями, думал, что обвинять их в предательстве и отбирать паспорта несправедливо. Я знаю, что для американцев они были бельмом на глазу, ведь они получали от китайцев расшифровки стенограмм и сообщали в газетах такое, что американские военные предпочитали скрывать.

Думаю, я решил остаться в Корее из-за всего пережитого в лагерях военнопленных. Это был суровый опыт в том смысле, что сам очень близок к смерти и видишь, как умирают вокруг твои друзья и тебе приходится хоронить их, правда, со временем перестаешь остро реагировать, становишься невосприимчивым. До самой последней минуты я думал только о возвращении домой и, только когда завершились мирные переговоры, мне в голову закралась мысль, не остаться ли.

Временами китайцы меня просто поражали; они могли вести себя глупо, но и мы такие же. Я вдруг подумал, что было бы интересно посетить Китай, посмотреть своими глазами, а потом, может, съездить в Россию… самое большее, на год. Проблема в том, что я все еще был морским пехотинцем, но это не очень меня беспокоило, так как я не видел противоречий закону. По условиям мирного соглашения я мог вернуться домой или остаться. Решение оставалось за мной, и я его принял. Многие, конечно, с этим не согласились, но тогда мне это было безразлично. Я готов признаться в некотором романтизме, в том, что Китай заинтриговал меня.

Меня больше волновало, как воспримут мое решение родные. Мы всегда были очень близки и меня одолевали дурные предчувствия, я не знал, поймут ли они, что я пережил и как изменился. Мне оставалось лишь надеяться, что когда-нибудь я смогу им все объяснить, что я в конце концов и сделал. Препятствия неожиданно стали чинить китайцы. Меня вызвали на беседу к старшему офицеру. Он пытался отговорить меня, уверял, что самое лучшее для меня уехать домой, а позже, если я не передумаю, приехать в Китай. Но я принял решение. Я хотел остаться. В нашем и других лагерях еще кое-кто из британцев подумывал остаться, но, как я полагаю, их отговорили. В итоге я — единственный британец, оставшийся в Китае, хотя еще были 22 американца. Не могу сказать, остались ли они по тем же причинам, что и я. Я не считал себя коммунистом, хотя стал марксистом. Не убежденным марксистом, но думал в том же русле.

Тем временем пленные группами уже покидали лагерь, и остались только мы, те, кто не возвращался домой. Потом приехали наши официальные лица, чтобы побеседовать с нами и удостовериться, что нас не принудили остаться и что мы не подвергались идеологической обработке. Нам сказали, что мы можем передумать и никаких мер против нас принимать не будут. Двое из американцев передумали и решили вернуться. Одного парня, Батчелера, по возвращении приговорили к 25 годам тюрьмы; другого, Дикенсона, к 10 годам.

Мы задержались еще на пару недель, потом нам выдали одежду, ботинки и посадили на поезд. Итак, мы ехали в Китай. Все было очень похоже на мои ожидания. Китайцы не помогали нам изучать язык, но вели себя вполне дружелюбно. Позже, прожив в Китае лет восемь или девять, я понял, что мне повезло приехать именно в то время, которое я называл добрыми старыми денечками. В целом же я многому научился. Несколько лет я преподавал английский язык в Пекинском университете. Жизнь была вполне приличной. Я полюбил и стал уважать китайцев.

Столкновения с бюрократией неизбежны, особенно со средним чиновничеством. У меня было несколько неприятных случаев, но, в целом, ничего страшного. Например, в 1956 году у меня была девушка, студентка, правда, у меня она не училась. Мы начали встречаться по выходным и уже были вместе четыре или пять месяцев, когда ее семья начала давить на нее. Ее отец, выходец из Гонконга, ненавидел иностранцев, как и многие китайцы. Администрация университета тоже вмешалась, и в конце концов нам пришлось расстаться. Моей девушке сказали, что я работаю на британскую разведку, и она должна меня бросить без объяснения причин, иначе будет наказана. Она мне все рассказала, и я сильно разозлился, так как считал, что китайцы должны мне доверять. Однако они мне явно не доверяли, а я и слова сказать не мог, чтобы не подвести свою девушку.

Я больше не хотел оставаться в университете и даже в Китае. В Китае вообще нельзя жить в одиночку. Каждый является частью какой-то организации, пусть даже маленькой общины. Я находился под покровительством китайского Красного Креста. Я сообщил, что собираюсь уйти из университета, а мне заявили, что я не могу это сделать. Я встретился с ректором университета, рассказал о случившемся и заявил, что отказываюсь от должности. Он сказал, что никто в Китае не отказывается от должности, у них даже понятия такого нет. Тогда я сказал: «Черта-с-два. Я отказываюсь от должности». Я собрал вещи, сел на велосипед и покинул университет.

Я не был связан с британским посольством. Адмиралтейство объявило меня дезертиром, несмотря на то, что само оставило за мной свободу выбора. Меня могли объявить убитым в бою, пропавшим без вести, военнопленным или дезертиром. Они выбрали последнее. Но я не был дезертиром, потому что мой статус был четко определен условиями перемирия. Итак, я все еще находился под покровительством Красного Креста. У них было маленькое общежитие, и я там остался. Я заявил, что сыт по горло и возвращаюсь в Британию. Они встревожились, ведь это был вопрос их престижа.

Хотя я все еще любил Китай, я стал противником бюрократии, а мое возвращение на родину именно в тот момент сильно бы подпортило их политический имидж. Меня это мало волновало, я готов был рискнуть и вернуться в Британию. Я не чувствовал себя нарушителем закона. Меня считали предателем, позором морской пехоты. Ладно. Пусть, но, по моему мнению, я не сделал ничего плохого. Я так разозлился на китайскую бюрократию, что решил уехать.

Я продал свои вещи, подготовился к отъезду, и тут встретился с одним из американцев, таким же невозвращенцем, как я. Он предложил отдохнуть в заливе Бохайвань. Мы провели там месяц, и там я познакомился с моей женой. Короче говоря, мы поженились, и я задержался в Китае еще на несколько лет. Перед свадьбой я предупредил жену, что когда-нибудь вернусь домой. В 1960 году родился мой сын, а когда ему было около года, я решил, что пора покинуть Китай навсегда.

Тут снова против нас выступили чиновники. Красный Крест заявил: «Да, приятель, ты можешь ехать, но твоя жена и ребенок, как китайские граждане, не могут». К счастью, к тому времени я уже понимал образ мыслей китайцев. Я не рассердился, а просто решил действовать на более высоком уровне, и, чтобы добиться разрешения, понадобилось 18 месяцев. Я написал очень длинное письмо отцу, которое, по моей просьбе, вывезли из страны. Я попросил отца скопировать письмо и послать Чжоу Энь Лаю, премьер-министру Китая, что он и сделал. Я подчеркнул две главные мысли: отец должен был написать, будто он стар и ему недолго осталось жить — что было абсолютной ложью — и что он хочет увидеть внука, невестку и сына, которого не видел много лет. Сработало. Думаю, Чжоу Энь Лай прочитал краткое изложение письма и сказал: «Пусть едет. Зачем его задерживать?» Я очень быстро все устроил и уехал с двумя чемоданами, женой, сыном двух с половиной лет отроду и 30 фунтами стерлингов в кармане. Мы вернулись в 1962 году и жили в Шотландии около 15 месяцев. Зима была очень суровой. Я жил тогда в Аллоа у сестры. Как-то утром я прогуливался, и рядом со мной остановилась машина. Из нее вышел человек, показал мне удостоверение, сказал, что парни из Адмиралтейства жаждут поговорить со мной, уточнить кое-что о тех, кого я видел убитыми или похороненными. Ну, я и согласился.