Море Дирака - Михаил Тихонович Емцев

звонок, возвещавший о прибытии начальственного лица. Министерство изъявило желание ознакомиться с достижениями Ивана Фомича и с его Системой.

Посещение лица Иван Фомич рассматривал как награду за усердие. К этому посещению он и его приближенные готовились с особым тщанием. Система была приведена в идеальный порядок, каждый винтик в ней блистал надраенной головкой и готовностью завернуться до отказа. Иван Фомич немало положил сил, чтобы закрепить все разболтанные шарниры и строго ориентировать их в пространстве в соответствии со штатным расписанием.

Девять часов утра. Институт работает полным ходом. Стучат пишмашинки, вакуумные насосы, воздуходувки, шумит вентиляция, и научные работники организованно обсуждают очередную диссертацию.

Девять пятнадцать. К подъезду института подкатывает лакированная, как башмак тенора, «Волга», из которой тяжело и медленно выдворяется лицо и, препровождаемое представителями института, поднимается в кабинет Ивана Фомича. После короткого знакомства и некоторых, довольно бессвязных объяснений со стороны директора гость изъявляет желание осмотреть институт.

Следует напомнить, что Иван Фомич сильно волновался. Поэтому его рассуждения о Системе звучали довольно нелепо. Но гость, кажется, не обращал на нового директора внимания. Он легко шагал по коридору, а Иван Фомич семенил рядом, поотстав на полшага. Семенил и тараторил, чувствуя, что надо молчать. Но стоило ему замолчать, как он понимал, что молчать нельзя и нужно возможно больше говорить. Он раскрывал рот и тут же обрывал себя… Неловко было Ивану Фомичу рядом с этим человеком. У лица были глубокие морщины и узкий, крепка сжатый рот. Лицо почему-то избегало смотреть на Ивана Фомича, и это тоже пугало. В нежелании честно и прямолинейно скрестить взгляды таилось что-то настораживающее. Но внезапно гость нахмурился и строго глянул на Ивана Фомича. Боже, что это был за взгляд! Иван Фомич похолодел.

— Вот вы все говорите «Система, Система», — произнесло лицо, — а я вас спрашиваю: где же люди? Я не вижу людей.

Иван Фомич растерянно огляделся. Действительно, людей не было. Ни рядом с ними, ни в коридоре, ни… вообще. Всюду чисто и пусто, словно здание только что приняли от строителей, но к эксплуатации еще не приступили. Испуганный Иван Фомич бросился к одной двери, к другой… О ужас! Все помещения опустели. Ни одного человека. Ни хорошего, ни плохого, ни члена профсоюза, ни злостного неплательщика. Никого!

И в то же время… что за наваждение? Ритмично покачивались мешалки, шумели газовые горелки, гудели трансформаторы. Институт работал! У Ивана Фомича мелькнула даже крамольная мысль, что, может, он новатор, предложивший образцовый НИИ-автомат. Есть же хлебозавод-автомат…

— Где люди, я вас спрашиваю?! — гремело лицо. — Что за вакханалию вы здесь устраиваете? Что за дурацкий спектакль?

— Люди были… — только и смог вставить окончательно растерявшийся Иван Фомич.

Он стал припоминать и вспомнил, что люди были, и даже много. Но в это утро ему показалось, что они помешают высокому гостю, и он стал их понемножку уменьшать…

Ах, какой конфуз! Он не рассчитал силу уменьшения. Возбужденный присутствием гостя, взволнованный, просветленный, он обрушил на своих подчиненных мощную волну уменьшения, которая исторгла их из поля зрения и свела на нет.

Так вот что значили эти тени, эти эфемерные пятна, на миг возникавшие на пути их следования! Это были люди, сокращенные взором Ивана Фомича до нуля. Иван Фомич быстро оглянулся, что-то мелькнуло, вспыхнуло, и его взору предстал пустынный коридор. Бог мой, теперь он не сможет общаться с людьми! Они так скоропалительно сокращаются на его глазах, что он не успевает даже заметить, кого молниеносно уменьшил. Так можно уменьшить и самого…

Пока Иван Фомич раздумывал, лицо совсем вышло из себя и распекало его почем зря, нисколечко не стесняясь того, что уменьшенные сотрудники обладают вполне нормальным слухом. Что же получается? Подрыв авторитета?

— Заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет! — побагровев, рявкнуло лицо.

И в этот самый момент у Ивана Фомича шевельнулась дерзкая мысль. Так, ничего себе не значащий живчик, на который в другой ситуации он внимания не обратил бы и значения ему не придал, но сейчас… Ивана Фомича потряс озноб. Как пойти на это? Ведь высшая инстанция…

«Дай-ка я тебя, голубчик, уменьшу», — неожиданно для себя подумал Иван Фомич и пристально взглянул на лицо, процедив сквозь зубы:

— Ах, ты…

— Вы не смеете! — взвизгнуло лицо, скоропостижно сокращаясь.

— Почему же? — глупо переспросил Иван Фомич.

У него дрожали колени от страха, и в области желудка возникла томная слабость. И тем не менее он упорно продолжал уменьшать лицо. Это был миг утоления жажды. Чувство всепобеждающей власти остро и больно пронизало все его существо. На лбу выступили крупные градины пота, он криво улыбался мертвыми, бескровными губами. Он, который всю жизнь подхалимничал перед вышестоящими, вознесся в заоблачные высоты Сопротивления и Несогласия. Ему было плохо, очень плохо, но он уже не мог остановиться. Лицо из высшей инстанции уменьшалось, его зычный рев перешел в теноровое журчание, затем в повизгивание, писк, и… все. Лицо перестало существовать.

— Вот так, — сказал Иван Фомич пустому коридору.

Он пошел прочь из института. Один. Величественный. Прекрасный в своем неподражаемом ореоле великой Уменьшающей Силы. Он вышел во двор и глянул на Москву глазами Наполеона.

— Я вас всех могу уменьшить! — крикнул он деревьям и пустым автомашинам.

Никто ему не возразил. Возражать было некому.

— И вас тоже! — Это заявление относилось к проспекту, простиравшемуся за институтской оградой.

— И вас! — Он ткнул рукой на горизонт, где высились кремовые высотные здания. Волна самоуважения захлестнула его и понесла на своем гребне, гордая, могучая.

Он может. Он может даже… Берегитесь теперь!

Берегитесь, сопротивленцы, несоглашатели, скептики, оптимисты, гении и дураки! Вы, и вы, и вы, и вы — все вы берегитесь Ивана Фомича. Он может. Раньше не мог, а теперь может. И плохо будет вам, если вы осмелитесь. Он вас всех уменьшит.

По асфальтовой дорожке к Ивану Фомичу шел человек. Пафнюков присмотрелся и узнал в нем своего лаборанта.

— Иван Фомич, — сказал лаборант, — вас везде разыскивают. Вы срочно понадобились директору. Поднимитесь, пожалуйста, в его кабинет.

— Директору? — Иван Фомич даже задохнулся от гнева. Как он мог понадобиться самому себе? Глупый парадокс. Он никогда не был нужен самому себе. — Какому директору?

Иван Фомич рассердился неуместной шутке зазнавшегося лаборанта и тотчас приказал ему уменьшиться. Но тот почему-то не уменьшался. Он стоял, вытянувшись во все свои сто семьдесят восемь сантиметров, и нагло глядел в глаза.

Ивана Фомича охватил страх. Он резко повернулся и вбежал в институт. По коридорам и лестницам ходили, говорили и улыбались молодые и немолодые сотрудники обоих полов. Ничто не говорило о