Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? - Лев Айзерман

С одной стороны, замшелые подходы к литературе. Так, вновь и вновь от учеников требуют умения «формулировать тему, идею, нравственный пафос литературного произведения». Кстати, а вы сможете определить идею «Медного всадника», «Героя нашего времени», «Войны и мира», «Тихого Дона», «Мастера и Маргариты», «Василия Теркина», «Одного дня Ивана Денисовича»? С одной стороны, «Чацкий как необычный резонер, предшественник «странного человека» в русской литературе». «Жанровое своеобразие “Мертвых душ”, его связь с “Божественной комедией” Данте, плутовским романом, романом-путешествием». Да откуда они все это могут знать и зачем это знать?

С другой стороны: Фонвизин «Недоросль» (фрагменты), Грин «Алые паруса» (фрагменты), Шекспир «Гамлет» (сцены), Дефо «Робинзон Крузо» (фрагменты), Гёте «Фауст» (фрагменты), Экзюпери «Маленький принц» (фрагменты), Марк Твен «Приключения Тома Сойера» (фрагменты), Катаев «Сын полка» (фрагменты). Ну как можно хоть что-нибудь говорить о «Гамлете» по отдельным сценам? И почему «Маленький принц» в фрагментах, когда его с удовольствием читают целиком? Я уже не говорю о том, что хотя слово это – фрагменты – не стоит рядом с «Евгением Онегиным», «Героем нашего времени» и «Мертвыми душами», сплошь и рядом о них школьники судят по этим самым фрагментам, а то и по кратким пересказам. И, конечно, дело тут не только в уроках литературы.

В начале августа я пошел в книжный магазин и купил там только что вышедшую книгу Даниила Гранина «Все было не совсем так». Дома с волнением читал эту книгу. Приведу в сокращении один из эпизодов ее.

...

«В марте 2008 года у меня состоялся разговор с Президентом страны В. В. Путиным. Примерно 40–50 минут мы вдвоем просидели, никто нас не беспокоил, и я смог спокойно высказать некоторые свои соображения о нашей жизни. Нельзя сказать, что я наилучшим образом использовал эту возможность, но кое-что мне удалось высказать. Например, о том, что у нас творится с образованием гуманитарным. Последнее время был взят курс на компьютеризацию школы, и тут многое сделано: классы обеспечены компьютерами, школьники умеют ими пользоваться, пользоваться Интернетом – это необходимая часть образования. Необходимая, но недостаточная. Компьютер – это железка, это автомобиль, на котором можно ехать куда угодно. Но куда и зачем?.. Самое умелое пользование им не делает человека добрее, милосерднее, благороднее, он помогает знать, но не помогает быть человеком. Это вообще нынешней школе не нужно, она стала для знаний, она отказалась от воспитания».

Закончив свой рассказ об этой встрече, Гранин с горечью пишет:

...

«И что же в результате мы можем получить? Еще одно поколение невоспитанных грубых хамов, говорящих на уродливом русском языке, отвыкших писать, да и читать…»

Я не совсем согласен с Граниным, хотя его слова о падении авторитета книги, об уродливом русском языке, говорить на котором приучает во многом школа, вынужденная готовить к безграмотным экзаменам, мне естественно близки. И постоянно сталкиваясь с хамами, я все-таки думаю, что среди моих учеников прошлых лет и десятилетий, так же как и среди современных подростков, преобладают не хамы. Но в главном писатель прав. И по американским и нашим источникам, и по своему учительскому опыту я хорошо знаю, что Интернет – величайшее достижение человечества и вместе с тем величайшее зло. Поток скачанных рефератов, докладов, сочинений захлестнул школу. Интернет, способный учить творчеству, на самом деле сплошь и рядом приучает брать готовое, не думать самому, отучает от напряжения собственной ищущей мысли.

Но, естественно, дело не только и не столько в компьютере и Интернете. Дело в том воспитании, которое формирует человека в школе, в семье, в самой жизни.

3 сентября 2010 года я поговорил в своем новом десятом классе, «медицинском», как его называют у нас в школе (он готовит к поступлению в медицинский институт), то сочинение, о котором я уже рассказывал. Тема домашнего сочинения – «ПОТРЯСЕНИЕ».

Сразу же ко мне подошел десятиклассник: «Я не знаю, о чем писать, у меня в жизни никогда не было потрясений». Потом я прочел в одном из сочинений:

...

«Я считаю, что я прожил недолгую и ненасыщенную жизнь. Я думаю, что человек начинает по-настоящему жить, когда закончится формирование его как личности, когда он набирается достаточно ума и мудрости – лишь тогда он готов к настоящим потрясениям, лишь тогда человек начинает полностью понимать других людей. А все, что до этого, – мимолетные происшествия».

Читаю дальше. Одна работа (на 27 человек) – о потрясении книгой, романом Булгакова «Мастер и Маргарита».

Одна о потрясении музыкой – фестивалем военных оркестров стран мира.

Два сочинения – о потрясении, связанном с собственным занятием искусством.

...

«Этот концерт я запомнила навсегда, хотя танец длился всего четыре минуты».

«Концерты, выступления, фестивали – моя жизнь. Мне нравится, что люди любят меня слушать».

Три – об открытии мира: первая встреча с морем, Эльбрус, Париж.

Горькое предательство друга. Грабители, отобравшие мобильный телефон. Собака, искусавшая в детстве (шрамы до сих пор). Жизнь с тетей (родители зарабатывают на жизнь в другом городе).

...

«Я хотел видеть их, обнимать, чувствовать их тепло и ощущать, что они рядом со мной».

Тяжелые травмы и операции в спорте. 6 смертей на 27 человек. Смерть тети. Смерть деда. Смерть матери одноклассника.

...

«Я была потрясена, что смерть наступила так внезапно и в молодом возрасте, что без мамы остались двое несовершеннолетних детей, неспособных постоять за себя и жить самостоятельно.

Смерть близких оставляет неизгладимый след, незаживающую рану в душе человека. И, увидев состояние друга, поняв его боль, испытав столь сильнее переживание, я осознала, что надо беречь своих близких, заботиться о них, всячески им помогать, и еще: не бояться им говорить каждый день, что любим их. Может случиться так, что вы уже никогда не сможете им вообще что-либо сказать, быть услышанными».

И смерть матери. Одно из самых сильных сочинений, которые я прочитал в своей жизни. Я не мог его прочитать в классе, даже не называя, как всегда, имени и фамилии. Да и здесь могу привести лишь несколько строк:

...

«Мне было нужно время, чтобы подумать, провалиться в свои воспоминания и понять, что у меня нет больше самого дорогого в жизни. После похорон она часто снилась мне, звала меня с собой, потом отпустила меня. Мне очень долго было страшно, не знаю, чего я боялась, мне кажется всего: темноты, зеркал, теней, слов, звонков, крика, шороха…»

Через две недели подошел ко мне десятиклассник: «Я не буду у вас на следующем уроке: у меня похороны. Умер шестнадцатилетний друг, и после этого повесилась его подруга». Никто не написал о разломах в семье, хотя это одна из главных болей в их жизни. Нет, их жизнь не идиллия. И тем не менее.

Лишь два сочинения, в которых чувствовалось дыхание истории. В одном рассказывалось об участии в работе поискового отряда, который занимался раскопкой и перезахоронением бойцов, погибших во время войны. В другом – о лете этого года, проведенном в одном из регионов Поволжья, и о двух смертях: друга, которого на мотоцикле сбил автомобиль, и еще об одном друге.

...

«Мне было интересно с ним проводить свое свободное время. Он был интересным собеседником. Он умер из-за того, что горели торфяники, а он был астматиком. Ингалятор закончился, а в аптеку их должны были привезти на следующий день. Ему исполнилось только восемнадцать лет.

Две разные смерти, но обе не должны были произойти. Молодые должны жить, любить, радоваться жизни, а не умирать. Так не должно быть».

Совсем-совсем недавно – первая в их жизни общенациональная трагедия. Страшные пожары, погибшие в огне люди, сгоревшие деревни, тысячи людей безо всего: крова, вещей, одежды, документов, гибель сотен тысяч гектаров леса, живых обитателей этих лесов, люди, потеря трети урожая. Около 60 тысяч только в Москве погибших от жары. Но если бы историки будущего прочитали сочинения моих хороших, симпатичных, интересных десятиклассников, они обо всем этом так и не узнали.

«А что, – сказал мне один из этих десятиклассников, – я хорошо перенес эту жару». На смену господства обезличивающего «мы» приходит вчера еще третируемое как нечто эгоистическое, мелкобуржуазное, враждебное, чужое – «я», сплошь и рядом ныне выключенное из «мы».

Позволю себе процитировать свою статью, напечатанную 43 года назад в журнале «Юность»:

...

«Есть у Новеллы Матвеевой стихотворение о пожарном, которому “хотелось ночью красно-розовой кого-нибудь из пламени спасти”. Броситься в огонь пожарному этому так и не довелось: “В том краю как раз пожаров не было, там жил предусмотрительный народ”. Так и не сбылись мечты о подвиге.