Американец. Путь на Север - Игорь Гринчевский

На поднявшееся оживление Воронцов отреагировал спокойно и объяснил, что да, идеи он подавал, но не сомневается, что вклад Теслы не менее значим, ибо тот не только выдающийся ученый и инженер, но и давний фанат систем переменного тока. Да и Вестингауз известен как крупный предприниматель в энергетической отрасли.

«А он еще и скромен! – с удовольствием отметила про себя Ухтомская. – Как все же хорошо, что никто не поднял тему фантастики!»

И как сглазила. Поповский, партнер хозяина дома, к началу обеда опоздал. И, едва приступив к трапезе, бухнул:

– Так вы что же, господин Воронцов, считаете, что Жюль Верн менее всего разбирается в механике?!

Воронцов на это только страдальчески сморщился, что несказанно порадовало Наталью. Видимо, он тоже был не рад обострению отношений. Эх, замять бы эту тему! Но вместо этого она с завидным самообладанием произнесла:

– Ну же, отвечайте, Юрий Анатольевич! По условиям пари вы не сможете более критиковать мсье Верна лишь в случае поражения. А оно пока далеко!

– Или, – лукаво добавила она после небольшой паузы, – вы готовы сдаться прямо сейчас?

– Такой прелестной девушке, как вы, Наталья Дмитриевна, я готов сдаться в любую секунду.

От этих слов, хоть они явно и были дежурной светской лестью, на сердце у Натальи потеплело. Как, наверное, потеплело бы и у других девушек, куда более ее избалованных комплиментами. А Воронцов тем временем продолжил:

– Но думаю, что пари стоит продолжить. Это будет поучительно и для нас обоих, и для зрителей! Так вот, на ваш вопрос, господин Поповский, я отвечу просто: нет, вы неверно поняли. Я смею утверждать, что хуже всего мсье Верн разбирается не в механике, а в электричестве и в химии…

И дальше он начал приводить примеры, обращаясь то и дело за подтверждением к хозяину квартиры и Гольдбергу…[114]

Одесса, 8 (20) июня 1897 года, воскресенье, обед

Степан был счастлив. Чтобы понимать это, мне не надо было его ни о чем спрашивать! Он просто излучал счастье, как солнце излучает свет и тепло. Ощутишь даже с закрытыми глазами.

Ну как же! Вместо непонятных гадко пахнущих реакций, продукты которых к тому же использовались только для новых реакций, мы наконец-то получили порошок салициловой кислоты. Совершенно не вонючий. И, как я его заверил, нуждающийся всего в одной обработке, чтобы стать лекарством.

Пока мы с ним отмывали аппарат, а также разделяли остатки реакционной смеси и приводили их в пригодное для повторного использования состояние – вода, поваренная соль и фенолят натрия, я продолжал обдумывать про себя то, как прошел обед. Похоже, теперь я не только привлек интерес девушки, но и сумел добиться доброжелательного к себе отношения.

Наконец мы сложили продукт в сушильный шкаф.

– Спасибо вам, Юрий Анатольевич! – с чувством поблагодарил Степан. – И спокойной ночи!

– Увы, брат, но и эта ночь спокойной не станет. Жди меня сегодня. Вчерашний процесс повторять станем.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«…Так оно и пошло. В основном в тот период я занимался организаторской работой. И контролировал процесс оформления патентов в разных странах. По четвергам устраивал литературные обсуждения, и Наталья Дмитриевна охотно в них участвовала.

В субботу у меня был тир. По воскресеньям же мы встречались за обедом либо у Гольдбергов, либо у Гаевского.

Мои мальчишки между тем в три смены нарабатывали запас карбида и прочих реактивов, а я каждую шестую ночь перерабатывал его во что-то. Первые три «такта» – в бензол. А потом выкраивал еще ночку и переводил бензол через цепочку превращений в салициловую кислоту.

Но на четвертом шестидневном такте я изменил своему обыкновению и превратил карбид в уксусную кислоту. Реакция не самая сложная. Более того, известная с незапамятных времен. Карбид в ацетилен еще Хэмфри Дэви превращал, превращение ацетилена в уксусный альдегид освоил русский химик Кучеров[115], а окислить альдегид до уксусной кислоты – это умели даже алхимики.

Впрочем, кое-что я в эту реакцию внес. Чтобы уксусная кислота получалась максимально концентрированной, а получающийся уксус не вонял на половину Одессы.

Реакция, повторюсь, совершенно несложная. Но я откладывал ее на самый последний момент, потому что ждал Карена. Увы, но в следующей стадии мальчишки помочь мне не могли, а привлекать сторонних людей я опасался…»

Одесса, 21 июня (3 июля) 1897 года, понедельник, ночь

Степан, приняв смену, привычно включил электрическую печку и постепенно, как учили, набирал мощность нагрева. Приходилось не только соблюдать график нагрева, но и следить, чтобы не перегрузить электрические машины.

Непросто это. Но и, если вдуматься, то и ничего сложного. Юрий Анатольевич, этот чудной барин, что учит его, Степку Горобца, всяким премудростям, как настоящего студента, обещал с будущего месяца еще и жалованье поднять. Если аварий не будет. Нет, чудной он все же. Другие уже ученых ищут, чтобы не тратиться на учебу. И не премии дают за отсутствие аварий, а штрафы да пени кладут, если брак или аварию допустишь.

Но Степке он нравился. Как нравилось и то, что в их семье благодаря этой удаче достаток завелся. Рыбу теперь, почитай, каждый день ели. А в иные дни и по два раза. Яйца каждое воскресенье. И даже по две штуки. Причем не только им, работникам, но и сопливым сестрам-близняшкам доставалось. Ну и матери, само собой. Долги они раздали и сапоги справили. Пока что только ему да Андрейке, но в июле и Семке должны были справить. Тьфу ты! То есть Семену! И Андрею, а не Андрейке. Никак он не привыкнет, что они уже как взрослые работают.

Тут входная дверь стукнула, и послышался голос Юрия Анатольевича:

– Вот, Карен, проходи, знакомься! Это Степан Горобец, мастер над моими рабочими. И не смотри, что мал «воробушек»[116], человек он серьезный, с понятием! И очень мне помогает. Я ему недавно жалованье поднимал. Четвертной в месяц, это понимать надо! А если сегодня все хорошо пройдет, то и до сорока рублей подниму!

У Степана от такой новости аж дыхание перехватило! Он-то повышения только в июле ждал, и до тридцати, не больше. А ему жалованье ставили, как самым лучшим рабочим Одессы![117]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});